От КП полка до левофлангового батальона было меньше километра, вот только по открытой местности. Двигались где перебежками, а где и ползком. Дважды попадали под огонь врага, но убереглись. У Марлена лишь пилотку сбило, но по пути он подобрал чужую – было с кого снять…

Комбата нашли на свекольном поле, он был ранен в голову. Вокруг рвались мины, а он лежал в борозде и что-то кричал в телефонную трубку.

– Товарищ капитан! – прокричал Абанин. – Елин приказал доложить обстановку! И повлиять на ход боя…

Удивленно глянув на лейтенанта, комбат сказал со злой иронией в голосе:

– Повлиять, говоришь? Вот и хорошо! Ползи прямо по борозде – сто пятьдесят метров. Там залегла рота. Подними ее в атаку!

Абанин связался по телефону с комполка – видать, связисты починили линию – доложил, что и как, и Елин приказал: «Когда проберетесь в цепь, внимательно наблюдайте за противником, постарайтесь все запомнить».

– Есть!

И лейтенант со связными поползли вперед. Батальон, конечно, оказался в очень невыгодном положении, особенно его правофланговая рота – все просматривалось насквозь. По боевому порядку немцы вели непрерывный минометный и пулеметный огонь.

Из воронки в воронку, где ползком, а где броском, трое разведчиков пробрались в цепь наших стрелков. Когда солнце уже касалось вершин деревьев, подползли к расчету станкового пулемета. Сержант-пулеметчик оглянулся, пуча черные глаза.

– Почему не стреляете? – спросил Абанин, пластаясь.

Сержант потупился.

– Между крайними избами, у стожка сена, пулемет видите?

Сержант кивнул.

– Подавить!

– Товарищ лейтенант, – с мольбой в голосе проговорил пулеметчик, – сразу же минами нас накроют…

Абанин огляделся, оценивая местность. Метрах в тридцати справа чернела воронка, будто специально подготовленная для пулеметного гнезда. Лейтенант показал на нее:

– Это ваша запасная позиция! Я сейчас открою огонь. Закончу стрельбу – вы с пулеметом сразу туда. Как можно быстрее!

Абанин сам лег за пулемет, тщательно прицелился, дал длинную очередь, затем еще одну. Немецкий MG-34 умолк, на одном из домов вспыхнула соломенная крыша.

Цепь красноармейцев смелее двинулась вперед, а лейтенант со связными быстро сменили позицию. И в ту же минуту там, где они только что ползали, вздыбились фонтаны от разрывов мин.

– Исаев! Краюхин! Отходим!

Немного погодя майор Елин отдал приказ отходить – комполка уже понял, что дальнейшие попытки ворваться в первую траншею противника приведут лишь к неоправданным потерям.

Враг успел занять оборону, пристрелял каждый метр у переднего края. Нужна была толковая подготовка, а прежде всего – обстоятельная разведка. Елин приказал Абанину выйти в поиск той же ночью, чтобы захватить «языка». Ну, это как бонус.

Главное – обстоятельно разведать огневые средства противника на переднем крае и в ближайшей глубине обороны.

Время пошло…

– Хальт! Хенде хох, Иван!

К Тимофееву приблизились два немца, здоровенных парня – закатанные рукава обнажали мускулистые руки, а каски на головах и карабины придавали им угрожающий вид.

Нагловатые ухмылки гитлеровцев еще пуще добавляли опасности, которую Вика чуял всем своим ёкающим нутром.

Унтер-офицер, вышагивавший за спинами дюжих фрицев, приблизился вплотную к Тимофееву, задравшему руки вверх, оглядел его с высокомерием римского патриция.

– Я специально искал представителя Великого германского рейха, чтобы сдаться и предложить свои услуги, – заговорил Виктор на хорошем немецком. – «Один народ, одна империя, один вождь!»[10]

Слова так и лились из него, складываясь в предложения, исполненные такой бойкой лести, что в иное время Виктор поморщился бы от легкой гадливости. Но сейчас ему было не до гордости – немцы имели полное право шлепнуть его и идти дальше.

А он так и останется лежать, устремив незрячие глаза в голубеющее небо.

Ни. За. Что.

– Ты хорошо говоришь по-немецки, Иван, – поразился унтер.

– Я не Иван, господин офицер. Меня зовут Макс Отто… Бользен[11].

Сгоряча Тимофеев хотел взять фамилию Штирлиц, но счел, что это уже чересчур. Да и нет такой фамилии у немцев.

Унтеру, видимо, понравилось, что этот унтерменш назвал его «господином офицером», и он подумал, что, возможно, в этом Бользене присутствует толика арийской крови.

Правда, Макс Отто черноволос, ну, так и самого фюрера трудно назвать «белокурой бестией».

– В машину его, – велел унтер-офицер.

Машина оказалась, конечно же, не роскошным «Хорьхом», а довольно-таки разболтанным «Опелем Блиц», в кузов которого Тимофеев и залез. Следом запрыгнули фрицы-верзилы.

В кузове уже сидели двое, явно русской наружности – щеки небритые, глаза потухшие, но кровоподтеков незаметно. Парочка сидела тихо, затравленно поглядывая на немцев. Их широкие штаны и потерханные пиджачки были порядком изгвазданы, но вполне себе целы – не то живописное, окровавленное рванье, в котором полагалось расстреливать героев-комсомольцев в старых фильмах.

Тента над грузовиком не было, одни только металлические дуги. Вот об одну из таких и оперся спиной Виктор, прикрывая глаза.

Больше всего сейчас ему хотелось орать, лупить кого-нибудь кулаками. Ногами… Или биться головой об стенку.

Дурак… Господи, какой же он дурак…

Получилось как в дурацком шпионском романе – долго шел, шел и пришел к немцам. Сдаваться. А какие песни пел!

Только что «Хайль Гитлер!» не орал. Ничего, еще не вечер…

Срам-то какой…

Тимофеев вспомнил, как он переживал, шагая к Десне. Ах, что же скажет Марлен, когда вернется с войны?

А ничего уже не скажет. Такие, как «Макс Отто Бользен», для Исаева не существуют, Марлен терпеть не может предателей.

Что? И тебе не нравится быть предателем? А ты привыкай!

Убежать? Как? Это только в дурацких боевиках какой-нибудь инженеришка или клерк ловко сигают и дерутся, а в жизни они больше напоминают мешки с картошкой – та же грация, если из кузова выбросить. Да и куда бежать? Везде немцы!

Ему очень повезло, что он добрался почти до Рославля.

Да уж, повезло.

Проехали Рославль, потом показался Смоленск. Немцы-конвоиры дремали, свесив болтавшиеся головы в касках.