– Понимаю, – серьезно кивнул Марлен. – У самого та же фигня. Знаешь, на что я надеюсь? Время и в 2016-м, и в 1941-м течет в одну сторону, к будущему, но не одинаково – здесь оно проходит быстрее, чем там, я измерял. Так что, вполне вероятно, что, пробыв здесь четыре года, мы вернемся туда и очутимся… ну, скажем, осенью 2017-го. Когда я дойду до Берлина и вернусь, то мой уход уже не будет дезертирством. Это будет дембель!

– Здорово! – залучился Краюхин. – Так и надо!

Тимофеев не сразу понял, о чем они толкуют, а когда до него дошло, Вика ошарашенно посмотрел на обоих.

– Вы чего? Вы чё, чокнулись, что ли? Какой Берлин? Какой дембель? Мы зачем сюда пришли, а? Спасти рядового Краюхина! Вот он, рядовой! А вот там, – Виктор указал в сторону запада, – портал! Ноги в руки, и ходу! Какое, на фиг, дезертирство? Вы не тут родились, это не ваша война, и страна тоже не ваша! Однополчане? Какие однополчане? Да никого из тех, кто вон там ходит, нету в живых, за редчайшим исключением! Все уже было, и война, и победа. Семьдесят лет прошло с сорок пятого! Что вам тут делать, скажите мне? Священный долг отдавать? Кому?! Мертвецам? Советскому Союзу, который развалился ровно двадцать пять лет назад? Вы что такие долбанутые?

Марлен не разозлился. Он молча выслушал друга и негромко сказал:

– Эти люди, которые вон там ходят, живые. И если мы тут задержимся, то хоть кого-то из них прикроем, поможем уберечься от смерти. Вспомни: с нашей подачи остался в живых Качалов. А ты знаешь, что в декабре этого года должен был погибнуть Панфилов? Его-то направляли на Северо-Западный фронт, а тут вдруг Качалов вернулся! И панфиловскую дивизию сняли с поезда, чтобы передать 28-й армии. Так что у командира нашей дивизии есть все шансы пережить этот год. Ты вдумайся только – мы уже, одним лишь фактом своего пребывания здесь, поспособствовали тому, что в живых остались командарм и комдив. А мы тут всего две недели! Я не могу покинуть этих людей, не могу и не хочу. Ну, как я буду чувствовать себя там, где безопасно и полно бабла? Последней сволочью? Полным чмошником? А я не хочу!

– Ты рассуждаешь, как… как совок!

Исаев улыбнулся.

– А я и есть совок и даже горжусь этим. Ну, не вышло из меня достойного представителя «золотой молодежи»! Ничего, переживу. Совок, Витя, это человек, который обращается к другому со словом «товарищ» и стесняется говорить «господин». Это человек, который способен терпеть, поступаться личным ради общего блага, а если его поставить в строй, он будет стоять насмерть. Я помню, как мы смеялись над «совком», как презирали его. А кто – мы? Либералы? «Креаклы»? «Мажоры»? Да как хочешь назови, а суть одна: они все мещане! Мелкая, я бы даже сказал, мельчайшая, простейшая буржуазия. Да что «совок»? Вы и страну свою «рашкой» зовете!

– Ах, мы? – криво усмехнулся Тимофеев. – То есть ты уже не один из нас?

– Считай, что я выздоровел, Вика, – серьезно сказал Исаев. – Я очень медленно менял свою шкуру, вылезал из старой, а тут пообтерся за пару дней – и понял все про себя. Поверь, трудности только сейчас пугают. Втянемся!

– Сами втягивайтесь, совки! – процедил Тимофеев, круто развернулся и ушел.

Вика плохо различал, куда идет и зачем, пока не обнаружил себя в расположении того взвода, где он должен служить. Ха!

Никому он ничего не должен!

Ярость просто кипела в нем, но постепенно Тимофеев остыл.

Но не успокоился – холодная решимость наполняла его.

Когда стемнело, он подхватил рюкзачок-«сидор», в котором лежали банка тушенки, булка хлеба на три дня, патроны, повесил его на плечо, закинул за спину «ППШ», а карабин приставил к стене землянки – чего лишнюю тяжесть таскать?

И неторопливо прогулялся до палаточной бани. На виду у всех, не скрываясь, углубился в чащу, быстренько набрал сучьев, хворосту и вернулся, сбросив груз распаренному банщику.

– Ага! – одобрил тот. – Еще парочку охапок, лады?

– Лады!

Мимо бани прошел Панфилов, когда Виктор принес вторую охапку валежника. Добросовестно сходил за третьей, а в четвертую свою ходку Тимофеев бегом углубился в лес, обошел лагерь стороной и зашагал на запад.

К линии фронта. К порталу. Домой.

Первые километры давались Тимофееву легко, его гнали злость и обида. Правда, он краем сознания следил за собой, за лесом – старался не ломиться, поднимая треск. Виктор помнил карту, которую видел на электронном планшете, – линия фронта проходила параллельно Десне, кое-где подходя к самой реке, но в основном отступая от нее на несколько километров к востоку. Там тянулись окопы, нарытые красноармейцами, стояли орудия и танки. А по западному берегу Десны находились немцы из 9-го армейского корпуса.

Неожиданно Виктору приспичило. Шипя и бранясь шепотом, он оглянулся – никто не видит? – и сделал свое мокрое дело.

Идиотизм какой-то, покачал он головой. Боишься, что тебя застукают в процессе мочеиспускания. А то, что могут шлепнуть, нечаянно или нарочно, не пугает нисколько!

Интеллигент хренов…

Справившись со штанами – где вы, удобные «молнии»? – Тимофеев двинулся дальше с новыми силами.

На подходе к Десне он несколько расслабился, но лязг железа, донесшийся из зарослей, сработал, как сигнал тревоги – Виктор присел, прислушался.

Послышались голоса. Говорили явно на русском, но слов было не разобрать.

Тимофеев тихонько двинулся в обход и снова замер. Слева открылась большая поляна, плавно переходившая в низину, стелившуюся до самой реки. Поперек поляны рылся окоп – голые спины красноармейцев блестели, слышались натужные матерки, а лопаты так и мелькали, откидывая грунт.

Рядовые зарывались в землю, оборудуя огневую точку для пулемета. Чуть дальше громоздили вал, за которым пряталось орудие.

Никто не смотрел в его сторону, и Виктор осторожно, поглядывая на солдат, выбрался к самому берегу. Густой подлесок скрыл его от посторонних глаз, и Тимофеев быстро разделся.

Сперва он хотел переплыть Десну, но затем увидал разворошенную траву на том берегу – похоже, что это танки спускались и переходили реку. Стало быть, брод.

Аккуратно свернув одежду в тючок, повесив сапоги, «сидор» и автомат на плечи, Виктор осторожно, боязливо ступил в воду. Не сказать, что теплая, но терпеть можно.

Нащупывая дно босыми ногами, он пробрался через камыши и внимательно осмотрелся. На том берегу никого не было видно.

Следовало переходить реку немного наискосок, чтобы выйти к тростникам на противоположной стороне. А там почти к самому берегу подходила дубовая роща.

Лишь бы свои не заметили…

Виктор невесело усмехнулся. Уже не свои, дезертир.

Он зашагал, раздвигая тугую воду. В одном месте ухнул по пояс, аж дыхание сперло, но ничего, дальше снова обмелело, да и течение было слабое.