– Все женщины и дети должны немедленно разойтись по каютам и запереться! – крикнул капитан Арана со своего мостика. – И ради всего святого, не отпирайте дверь, пока наша судьба не решится и от команды не поступит такой приказ.

Женщины схватили детей и бросились в каюты, шурша юбками и причитая: «Защити нас, Богородица! Дева Мария, не оставь нас!»

Мы достали пистолеты, зарядили мушкеты, обнажили кинжалы и извлекли из ножен шпаги, готовясь защищать себя и своих спутниц. Я обернулся к Родриго:

– Если будет драка, давай держаться вместе.

Близость сражения не пугала, а возбуждала моего брата: он был прирожденным бойцом. Я увидел в его глазах воинственный блеск. Все Сервантесы отличались горячностью и буйным нравом, но Родриго был самым бесстрашным из нас. Смерть в бою его не пугала. Он был молод, здоров, силен и мог защититься куда лучше меня, хотя я по привычке чувствовал ответственность за младшего брата. «Я буду драться до смерти даже одной рукой», – мысленно поклялся я.

Я услышал крики из-под палубы: боцманы понукали гребцов живее орудовать веслами. Постепенно мы начали отрываться. Когда я уже поверил, что мы избежим пленения, алжирцы выпустили два пушечных ядра: первое прошло мимо, а второе переломило нашу мачту пополам. Несмотря на удушливый бледно-желтый дым, мы пытались подбадривать друг друга криками: «За Христа! За истинную веру! За честь короля! За Испанию!» У подножия сломанной мачты уже лежали два матроса – в алой луже и с вывалившимися внутренностями. У меня перед глазами ожили картины битвы при Лепанто.

Алжирцы спустили на воду множество лодок. Там были сотни человек, и все они бешено гребли по направлению к нам. У пятидесяти человек с «Эль Соль» не было ни малейших шансов против этой орды. Мы приготовились к смерти.

Вдруг зычный голос капитана перекрыл гвалт команды.

– Не сопротивляйтесь! Если мы пустим в ход оружие, убьют всех. Их больше. Послушайте меня, не сопротивляйтесь.

– Лучше смерть, чем рабство! – раздался гневный выкрик из толпы.

– Ради наших женщин и детей – не сопротивляйтесь. – Голос капитана стал умоляющим. – Мы должны сдаться ради спасения невинных. Молите Господа о чуде. Это наш единственный шанс.

Не встретив никакого сопротивления, пираты поднялись на борт «Эль Соль», выкрикивая: «Смерть христианам! Вы все будете рабами!» Затем они принялись поносить нашу веру и короля Филиппа. Экипаж взяли в плотное кольцо, и отступник, говоривший по-испански, пролаял:

– Если хотите жить – бросайте оружие! Теперь корабль принадлежит арнауту Мами, и вы все – его собственность!

Албанец Мами прославился по всему Средиземноморью своей нечеловеческой жестокостью. Узнать его среди других корсаров не составляло труда: это был высокий – на голову выше остальной банды – тучный мужчина с длинной светлой шевелюрой, большими голубыми глазами, словно сделанными изо льда, и змеиной улыбкой на губах. Выплевывая богохульства на ломаном испанском, он вытащил из нашей кучки двух моряков помоложе, обнажил саблю и перерезал одному горло. Матрос повалился на палубу, из горла тугой струей хлынула кровь. Мами дернул клинок на себя и одним молниеносным движением обезглавил беднягу. Второго моряка – он пребывал в таком ужасе, что не мог шевельнуться, – постигла та же участь. Арнаут Мами выбросил головы за борт и обратился к своим людям:

– Вытаскивайте из трюмов сундуки. Выламывайте двери, если нужно.

Часть пиратов отправилась вниз, другие открыли огромные мешки и приказали нам отдавать все монеты и ценные вещи, спрятанные на теле. Мы молча подчинились. Я носил письма от дона Хуана Австрийского и герцога Сессы в кожаном кисете под рубашкой. Моя судьба зависела от этих писем. Нам велели раздеться. Я тайком вытащил письма из кисета и сжал в кулаке. Мне почти удалось спрятать их между ягодицами, когда один из пиратов ударил меня по голове рукояткой кинжала и заорал:

– А ну, быстро отдай, или умрешь как собака!

Происшествие привлекло внимание арнаута Мами, который забрал мятые документы и принялся их изучать. По всей видимости, хотя он и мог скверно объясниться на испанском, но читать по-кастильски не умел.

– Юссиф! – окликнул он. – Что в этих письмах?

Корсар, показавшийся мне испанцем, который долгое время пробыл в плену и в итоге обратился в ислам, пересказал Мами содержание бумаг. Тот привык на глаз определять стоимость будущих рабов и сразу обратил внимание на мою искалеченную руку.

– Покажи другую, – велел он.

Я протянул правую руку. Он провел по ладони указательным пальцем, на котором красовался перстень.

– У тебя рука женщины, – сказал он с презрительной усмешкой, а глаза его уже забегали вверх-вниз, назначая мне цену. – Ты важная птица. Может, аристократ. Письма это доказывают.

Затем он обратился к своим людям по-испански:

– Если кто-нибудь причинит вред этому человеку, – и он поднял правую руку, выставив вперед два растопыренных пальца с длинными ногтями, – глаза вырву. Всем ясно?

Корсары возвращались на палубу с тяжелыми сундуками. Они ждали приказа Мами. Арнаут сбил топором замок на одном из сундуков, быстро обшарил его, и губы пирата расплылись в отвратительной усмешке. Он выбрал несколько колец, пригоршню монет и бросил на палубу. Пираты слетелись на них, словно голодные стервятники на падаль. Затем Мами отдал топор помощнику и жестом приказал сбивать замки с остальных сундуков.

Нам было приказано не двигаться – если, конечно, мы не хотели расстаться с головами. Оставалось молча смотреть, как добычу пересчитывают и переносят на корабль Мами. Затем нас поделили на три группы. Женщин и детей отправили на корабль арнаута. На второе судно перевезли тех мужчин, которые показались корсарам простолюдинами – то есть вряд ли имели семьи, способные выплатить за них богатый выкуп. Этим несчастным предстояло стать гребцами, что фактически означало смертный приговор. Остальных пассажиров – одетых как священники и дворяне или имеющих соответственные манеры – отправили на третий корабль.

К моему великому облегчению, Мами решил не разлучать нас с Родриго, узнав, что тот приходится мне братом, а потому тоже представляет ценность. Когда «Эль Соль» обчистили до нитки, пират, покидавший корабль последним, разлил по палубе смолу и поджег его. Судно окуталось огнем и дымом. Мои надежды затонули вместе с ним. Даже когда корабль ушел под воду, греческий огонь продолжал облизывать палубу, и «Эль Соль» чудовищным факелом освещала дно Средиземного моря.

Нас загнали в маленькое помещение под палубой, где уже теснились гребцы. Они сидели на деревянных досках по обе стороны от весел – по четыре человека на весло, прикованные за запястья и лодыжки железными цепями. Те оканчивались кольцами, ввинченными в борта. Некоторые из рабов говорили по-испански, другие – на иных европейских языках. Они были обнажены, если не считать обмотанной вокруг бедер тряпки. Спины несчастных напоминали сырое мясо, в котором копошились черви. На гное, окружавшем их ужасные раны, пировали стаи гудящих мух. Мы старались не дышать глубоко и не открывать рот без необходимости, боясь ненароком проглотить одну из них. Насекомые атаковали нас с такой яростью, словно задались целью попасть внутрь наших тел и прогрызть оттуда путь наружу.