Ворон явно был смущен. С одной стороны, его желтые глаза горели жадным огнем – Ворон алкал мяса. С другой – положение его в семье, чин советника и преминистра в будущем не позволяли ему опускаться до столь низменных желудочных вожделений. И Ворон промямлил:

– Да, Кот, это ты погорячился… Не стоило…

– Что значит «не стоило»! – возмутился Домовушка. – Мы тут Ладу бережем, охраняем, пылинки с нее сдуваем, запреты и условия блюдем, чтоб заклятие не нарушить, не в руку будь сказано. – Суеверный Домовушка поплевал, нагнулся и постучал кулачком по паркету. – А он птицу битую в дом волочит! Ой как негоже! А ты, преминистр, советник наипервейший, всего-то и говоришь, что не стоило! Тьфу!

Пес продолжал бубнить нехорошие слова, иногда срываясь на собачье рычание, и в этом рычании я ясно различал крайнее раздражение – в мой адрес, разумеется. Я решил перейти к активной обороне.

– Я не понимаю! – закричал я, выгибая спину. Шерсть встала торчком, когти как-то сами собой, без моего участия, выпустились. – Я не понимаю! Я несу домой добытое с риском для жизни (тут я малость приврал, не было риска для жизни, не было даже риска просто быть побитым), хочу вас всех накормить, забочусь об окружающих, не съедаю в одиночку! А вы! Я знаю, что Лада не ест мяса. Но где написано, в каком законе сказано, что нам тоже мясо нельзя? Ворон, а ну-ка!

– Да, действительно, – пробормотал смущенный Ворон, – Лада, конечно, не может употреблять мясные продукты в пищу и не может даже их приобретать для нас, но если вы помните, Бабушка, бывало…

– Ой, а ведь да… – растерянно произнес Домовуш-ка. – Бабушка и колбаску когда-никогда, и сало приносила… Но до прихода Лады съедали до шкурочки.

– А что, Лада дома сейчас? Дома, да? – разозлился я окончательно. – Что, эта несчастная курица такая большая, что мы до ее возвращения съесть не сможем? Я что, мамонта принес?

– Сможем, сможем, не волнуйся, – успокоил меня обрадованный Ворон. – Домовушка, ты ее готовь, как хочешь, но я попрошу оставить мне одну ножку сырой.

Я предпочитаю жареную, – заметил я. – Обмазать ее сметанкой, на бутылку – и в духовку.

– Какая бутылка, какая бутылка, и без всякой бутылки управлюсь, вот еще вздумают, бутылки им! – Домовушка, как всякая опытная стряпуха, не терпел указаний и замечаний на тему, что и каким способом стряпать. Он подавал результат на стол и требовал оценки, но не дай бог ему было услышать, что то или иное блюдо можно было приготовить по-иному, а уж о том, что кто-то где-то ел подобное и нашел более вкусным, чем у него, Домовушки, вообще лучше было не заикаться, если вы не хотели потом неделю, а то и две есть три раза в день пшенную кашу.

Казалось, мир был восстановлен, и Домовушка уже зажигал газ, чтобы обшмалить курицу на огне, как вдруг все опять рухнуло. Возмутителем спокойствия на сей раз стал Пес.

– Вы что, совсем ничего не поняли?! – рявкнул вдруг он. – Ведь эта курица – она ворованная! Вы что же, собираетесь есть чужую курицу?

– Она была чужая, – зашипел я по-кошачьи, – а теперь она моя! Я ее добыл! Приобрел! И принес для всех!

– В самом деле, – сконфуженно проговорил Ворон, – эта птица приобретена несколько незаконным путем…

По его алчному взгляду, по тому, как он склонил голову к левому плечу – уж не знаю, что такого было в этой позе, но я понял, что Ворон на моей стороне; более того, я догадывался, что и сам он иногда не брезгует приобретать подобным способом различные деликатесы, чтобы несколько разнообразить свой вегетарианский стол. Но ох уж эти чины! Ох уж это положение в семье! Из-за них Ворон боялся высказать свои соображения в мою пользу.

Трезвый голос со стороны внес ясность в сложившуюся ситуацию и положил конец прениям. Из-под полотенца высунул свою безобразную голову Жаб.

– Эй, вы, умники! – квакнул он. – Об чем речь? Как я понимаю, наш котяра позаимствовал где-то курицу. Оно, конечно, красть грешно. Он больше этого делать не будет – ведь так? – Жаб моргнул. – Однако курица вот она, и с ней надо что-то делать, а выбросить нельзя[6]. Поскольку не нести же бе обратно, значит, нужно съесть. И дело с концом.

Я даже зааплодировал, так мне понравилась мудрая лаконичная речь Жаба. Ворон радостно защелкал клювом.

– Ты совершенно прав! Нести обратно никто ничего не собирается! Хранить ее нельзя, необходимо утилизировать, а поскольку лучшим видом утилизации продуктов питания является их употребление в пищу, необходимо как можно быстрее приступить к тепловой обработке продукта с целью дальнейшего его потребления… Что касается меня, то я уже готов утилизировать причитающуюся мне долю. Ты же, Кот, – обратился он ко мне, вспомнив о своих должностных обязанностях, – ты должен постараться, чтобы этот случай не имел прецедентов…

– Вы как хотите, а я ворованное есть не буду. И Ладе расскажу, – сказал Пес и улегся поперек входной двери хвостом к нам.

Ах, какой аромат разнесся через некоторое время по квартире! Ах, как аппетитно шипела и плевалась начинающая подрумяниваться корочка, когда Домовушка открывал духовку и поливал курочку ее же собственным, вытопившимся в процессе жарки жиром! А когда противень с готовой уже курицей был водружен на стол, какое ласкающее глаз зрелище, какой праздник для всех пяти – или сколько их там – чувств!

Ворон, успевший уже справиться со своей порцией – он умял чуть ли не четверть курицы, доложу я вам! – с вожделением поглядывал на стол. Он, наверное, думал, что поторопился с выбором.

Домовушка, торжественно вымыв лапки, быстро и споро разделал курицу на части так, чтобы никого не обидеть, – соответственно размерам и аппетитам каждого, разумеется. Мне досталась вторая ножка – как виновнику пира. Часть белого мяса Домовушка искрошил меленько и часть (меньшую) высыпал в аквариум Рыбу. Большую часть, нарезанную покрупнее, чем для Рыба, он поставил на блюдечке перед Жабом. Для себя он аккуратно отделил оба крылышка, на отдельное блюдечко уложил печеночку, слегка обжаренную на сковороде, а остальное – кости грудки, спинку, шею – сложил в тарелку Пса.

– Кушать подано! – провозгласил он торжественно. – Пожалуйте к столу. Товарищ капитан Паук, для вас особо сочный кусочек приготовлен, будьте добры… – Я в первый раз увидел, как Паук, ловко перебирая всем своим неимоверным количеством ног, спускается вниз по тоненькой паутинной ниточке, вытягивающейся у него прямо из волосатого живота. Зрелище не из приятных, но даже оно не могло испортить мне аппетит.

Однако некоторые честные, заявив: «Я же сказал, ворованного есть не буду!» – остались лежать в коридоре, напряженной спиной, и хвостом, и ушами выказывая чрезвычайное презрение ко всем нам, нечестным. Поэтому пировали мы не так весело, как того можно было ожидать.