Оказывается, они, домовые то есть, именно таким способом и появляются на свет. Берегите черных тараканов!

Домовушка посмеялся над этим моим заблуждением. Далеко не каждый таракан может превратиться в домового, а только таракан особой породы, которая ныне – благодаря широкому распространению инсектицидов – практически исчезла. К тому же в доме, где обитает таракан нужной породы, должно жить как минимум три поколения семьи. То есть если в доме часто меняются хозяева или нет детей – в таком доме домовой не появится никогда. Потому что для домового необходима определенная моральная атмосфера, которая держится на мудрости дедов и веселом озорстве внучат. Или, если хотите, на занудливых стариках и доставучих детках. Прежде домовых ценили, берегли и, перебираясь на новое место, брали с собой, обычно в совке для мусора, накрыв веником, – домовой не может самостоятельно покинуть место своего обитания, и его надо ограждать от вредного для него воздействия окружающей среды. Поскольку Бабушка с Ладой переезжали часто и на далекие расстояния, такой способ транспортировки явно не годился. Поэтому Домовушку перевозили внутри небольшой матрешки. Обычно матрешка эта стояла в кухне на полочке в качестве украшения.

Домовушка превращался, или, как он говорил, перекидывался, в таракана редко. Когда у него что-то болело, потому что, по его словам, «у тараканов в нутре и нет ничего, и болеть нечему», или когда в дверь звонили либо в квартире находился кто-то чужой.

– Нам, домовым, не след на глаза людям показываться, – объяснил он мне. – Это я после уж пообвык, заленился каждый раз нужный вид принимать. А прежде я все больше в щели какой отсиживался, а уж ночью – тогда да, ночью я перекинусь, да и на кухню, порядок наводить. И Бабушка мне оченно пособляла. Это Лада у нас белоручка, а Бабушка – не-э, Бабушка работяща была… А вот как купили телевизорную эту машину – тут я и того… Очень уж дело завлекательное – кино это.

Однажды я невольно обидел его.

– Значит, ты будешь нечистая сила? – спросил я как-то, когда он рассказывал о способах порчи имущества, применяемых для воспитания нерадивых хозяек.

– Почему это нечистая? – возмутился он до слез, – нечистая – это Баба-яга, или кикимора болотная, или там упыри с вурдалаками, а мы, домовые, – род почтенный, уважаемый, наравне с лешими и водяными стоим…

– Значит, вы добрые?

Домовушка разозлился, и слезы его мигом высохли.

– Что это ты такое говоришь! – закричал он воинственно. – По-твоему, кто не нечистый – так и добрый уже! Охранители мы, сила такая, охранительная. Дух бережем. А уж какой в доме дух – добрый, злой ли, – это уж от вас, от людей, зависит.

Я извинился, и мир был восстановлен.

Иногда, когда Домовушка уставал работать языком, который у него уже и заплетаться начинал, он просил рассказать что-нибудь меня. Очень скоро я исчерпал запас своих заслуживающих внимания воспоминаний и перешел к изложению прочитанных когда-то книг. Домовушке очень понравилось мое новое начинание, и скоро ночные наши бдения превратились почти исключительно в театр одного актера, коим выступал я. К нам присоединялся – послушать – также и Пес, считавший своим долгом не спать по ночам. Он притворялся, что охраняет квартиру. А поскольку посиделки наши проходили в основном на кухне, моими невольными слушателями – а потом и горячими поклонниками – стали Жаб и Рыб. Как-то раз залетел к нам на огонек и Ворон, что имело для всех нас очень серьезные последствия. Но об этом позже.

С обитателями кухни – почти со всеми, кроме Паука, – я тоже завел приятельские отношения.

Я сочувственно выслушивал жалобы Жаба – ах как он любил пожаловаться, этот Жаб! Не знаю, что думал там в своей паутине Паук – за два месяца я видел его едва ли раза два, а голоса его и вовсе не слыхал, – а вот Жаб был уверен во всеобщем к нему, Жабу, отвращении. Можно ли хорошо относиться к такому бугристому и шишковатому, к такому противному на вид земноводному? Нет, нельзя. И Лада лицемерит, когда говорит, что можно. Впрочем, чего еще следует ожидать от красивой женщины! Все красивые женщины – лицемерки. Да и некрасивые – тоже. «Тебе хорошо, – говорил он мне с завистью, – ты теплокровный. Мягкий и пушистый. Тебя погладить можно, приласкать… А мы вот с ним, – он тыкал лапкой в сторону банки с Рыбом, – холоднокровные, и никакого кайфу нет с нами возиться. Это всегда так: кто теплый – того и греют». Жаб имел большую склонность к пессимистическим обобщениям.

Рыб иногда пытался остановить струящийся из широких уст Жаба поток мрачных излияний. Высовывался из воды до половины своего туловища – если бы у Рыба была талия, я сказал бы «по пояс», – и, смешно шлепая толстыми губами, говорил, что Жаб не прав, что Лада хорошо к ним относится, и ласкала бы и их обоих. «Но что поделаешь, – говорил он Жабу, – если твоя кожа не терпит грубого прикосновения человеческих пальцев? Вспомни, как однажды ты пересидел перед телевизором, и твоя спина пересохла, и кожа полопалась, и какие муки ты после этого испытывал? Что же касается меня, то лично я предпочитаю, чтобы меня руками не трогали. Нечего».

Как-то я спросил его, не тесно ли ему в банке.

– Нет, – ответил Рыб, подумав. Потом, пошлепав губами, добавил: – А зачем мне простор? Для размышлений места хватает.

– Ну банка – это же так неэстетично, – заметил я.

– Об эстетике пусть она думает, – сухо сказал Рыб. – Я размышляю об ином.

Отвечать на вопрос, что является предметом его размышлений, он категорически отказался, обрезав довольно грубо: «Не твоего ума дело!» Лада явно ошибалась на счет Рыба, говоря, что тот молчалив и задумчив. То есть задумчив он иногда бывал, но вот молчалив – разве что в присутствии Лады. Поболтать Рыб любил, несмотря на то, что от долгого пребывания на воздухе у него начиналась одышка и, по его выражению, «свербела спина».

Кстати – не в порядке сплетни, а из одной лишь любви к истине, – Рыб говорил исключительно неграмотно. Не знаю, что он там преподавал в средней школе, но уж точно не русский язык. Причем его неграмотность ни в какое сравнение не шла с милой старомодной речью Домовушки, со всякими его «ужо», «токмо», «пущай». Нет, лексикон Рыба начинался словом «ихний» и заканчивался словом «покласть».

Я все-таки поговорил с Ладой насчет аквариума.

– Ой, а мне как-то и в голову не пришло! – воскликнула она обрадованно. – Конечно, в банке ему тесно, а аквариум – это так красиво! Можно туда растения всякие, водоросли запустить, домик ему построить из камушков.

– Домик из камушков – это ты, пожалуй, увлеклась, – заметил Ворон, – великоват наш Рыб для домика. А вот украсить наш быт, а также благоустроить среду обитания Рыба – это хорошая мысль.

Против выступил один только экономный Домовушка.

– Опять растраты! – завопил он. – По миру пойдем! Жалованье у тебя, Ладушка, не такое уж и великое, чтобы на забавы деньги тратить. А Рыбу нашему и в банке ладно. Вода свежая, кормят вовремя – что еще человеку надо? Вы его, его спросите, нужон ему тот акварий али не нужон!