Кто ты, ползущая рядом со мной?! Чьи ягодицы танцуют перед моими глазами?

Рассвет. В туалете – рассвет. Гора покрывается алым – еле-еле. Я вижу это сквозь маленькое окошко. И – вспышки! Сполохи! Боже, ты услышал меня, ты услышал?! Прости меня, Боже! Прости меня, слышишь? За все эти «один на один», прости, Господь! Моисеюшка, дедушка, старче. А-а-а-а! Как хорошо, Боже! Откровение! Ты воистину Господь и Бог мой, раз можешь дать откровение даже в этом каменном сортире. О, рассвет, синайская дымка! Молнии! Вспышки! На колени, я падаю на колени! Ты видишь меня? Через окошко видишь? Это я, Боже! На коленях, в собственной утренней желтизне. Ты видишь меня? Дай откровение, дай! Все, открываю дверь, ты не видишь меня через окошко, я открываю тебе, я иду-у-у-у-у-у…

…Китайцы фотографируют туалет. Он красивый, не то что живой Бог. Я хочу улыбаться туалету. И улыбаюсь китайцам. Вот они – вспышки, молнии, сполохи, фотокамеры… Ожерелье оказалось изо льда. Это откуда? Ха… Мультик новогодний… Вспомнил тоже… на Синае предрассветном… Морозко, кажется. Еще немного вверх – и все. И была ночь, и было утро. День последний. И не увидел я, что это хорошо.

– Что хорошо? Чего ты там не увидел? – ты вышла из душа, постукивая себя по щекам. Я в ужасе пересказал тебе свое полусонное видение про гору Синай, про бедуинов, наркоту и верблюдов. Я сказал тебе – та, кто поднималась со мной на гору, не показала своего лица. Это была то ли женская половина меня самого, то ли древний египетский призрак, а может, Изида? Богиня-мать? Ты захохотала. И сказала, что никакую Изиду в отеле не наблюдала, только бормочущего во сне меня.

– Но если хочешь, я недолго побуду для тебя Изидой, – сказала ты, закрыв шторкой лицо, изображая паранджу и красиво соединив ножки.

…Именно в момент, когда мы должны были сесть в автобус и поехать в паломничество на святую гору, ты вспомнила, как я тебя душил. Мы приехали к отцу в квартиру в очередной раз, я был на чем-то крепком. Я нервничал и не хотел вспоминать тот эпизод. Но ты всегда все помнила в деталях и подробностях, словно следователь. Мол, скандал начался с того, что я сказал тебе, что хочу снова уйти к Светке, но, чтобы не терять такую красоту, я куплю резиновую куклу, распечатаю фотографию твоего лица и заклею им куклино. Ты, приревновав меня к кукле с собственным лицом, стала отрицать и отменять меня как личность и мужчину всякими злыми словами.

Египет, жара, мы собираемся в паломничество, а ты вспомнила этот среднерусский случай. К чему?

А к тому, взвизгнула ты, что ты меня душил, а я с тобой по горам тут лазаю. Я спросил, так может, лучше на пляж, на лежак, на массаж, в хамам? Если ты не поняла тогда – я всего лишь крепко тебя держал от большой любви, так зачем тебе в паломничество? По святым местам ходят люди хоть с каким-то пониманием.

Скандал закончился поцелуем в глаз. И даже пятна у тебя на щеках не успели выступить как следует, выступили лишь чуть-чуть и быстро пропали.

Гид в автобусе бойко и ломано рассказывал о святой горе Синай, о войне египтян и израильтян, о монастыре святой Екатерины, что у подножия горы, о неопалимой купине и монашеских кельях, выдолбленных в горах пустыни.

Ты, конечно, за это зацепилась. И разговаривала с автобусным стеклом, глядя на него сквозь пляжные очки, пребывая в блаженном полусне. Ты говорила, что все эти пустынники просто лентяи, испугавшиеся жизни. Наверняка у них есть дети, жены и родители. А они, бросив свои семьи, залезли, как тараканы в щель, в эти горные пещеры и наслаждаются там неизвестно чем. Я спросил, при чем тут вообще слово «наслаждаются» и хотела бы ты сама так «понаслаждаться» – жить двадцать лет в пещере, не видя человеческого общения, ласки, участия. Ты настаивала, что они именно наслаждаются, иначе сбежали бы оттуда в первый месяц пребывания. Это все слабые люди. Это просто трусливый побег. Так ты думала.

Тебя было не переубедить. Да и незачем. Я снова спросил: так может, на пляж, на лежак, в хамам и на массаж? Может, вернешься, пока не поздно?

Но ты хотела ехать. Как маленькая злая девчонка, ты уже решилась взять и покорить эту гору именно просто как гору, как мертвый камень. Легенда про Моисея и монахов-пустынников тебя не цепляла и смешила.

Автобус остановился у сооружения, напоминающего наши церковные лавки. Внутри продавались иконы, рисунки, крестики, триптихи, календари. Я втайне от тебя купил совсем дешевое колечко, обычную железку. Я понимал, что пора делать предложение и выше, чем на самой вершине горы Синай, я никогда сделать этого не смогу. Купить драгоценное кольцо всегда можно и дома. А сделать предложение в предрассветной дымке горы Синай можно и с этим.

Колечко как символ. Колечко как надежда. Колечко как огненное колесо в движении.

Ждали начала подъема. Ты спала у меня на плече. Вокруг суетились туристы, готовили обувь, доедали гамбургеры. Наконец к нам подошел поджарый негр, сказал, что будет провожатым, сверился со списком, сказал, что команда наша будет называться «Подснежник», чтобы мы его слушались, не разбредались по горе, не обращали внимание на бедуинов, предлагающих забраться на гору на своих верблюдах.

– Это святой гора! А ви – поломники! Ити надо самим. Чтобы быть ближе к Бог!

Подъем начался ровно в полночь. Рядом с нами все время оказывалась пара. Муж, задыхаясь все больше, рассказывал жене, что все мы попали в уникальное место, где три религии – мусульманство, христианство и иудаизм – находятся как бы в едином духе, где они не разрозненные ветви, а единое целое, поскольку пророк Моисей проложил дорожки к существованию всех трех. На него часто ссылается Иисус Христос в Новом Завете, а в Коране он упоминается как пророк Мусса.

Ты начала задыхаться через час подъема. Мы специально чуть отстали от громко говорящей пары. Я пытался что-то у тебя спросить, но ты сказала, чтобы я молчал. Бедуины уже не приставали, они остались далеко позади. Никто из «Подснежника» на верблюда так и не сел.

Я взглянул на тебя сквозь черноту египетской ночи. Это была не ты. На короткий миг я почувствовал, что со мной рядом совершенно другая, совсем мне не известная, и единственное, что я по этому поводу чувствую – это свою вину по отношению к ней и жалость к себе.

Мне хотелось что-то спросить, что-нибудь совершенно пустое – не колют ли камни твои пятки, не дать ли тебе салфетку вытереть пот, не хочешь ли ты повернуть назад… Но я просто шел рядом в совершенном оцепенении, не в силах произнести ни звука. Я просто не мог разрушить своими словами этот странный и чужой образ, идущий рядом со мной. Каких миров он порождение?

Небо над горой облепили звезды. Их свет холодными бликами отражался в твоих глазах. И это еще больше делало тебя не тобой.

Остановились. Стоянка – это несколько лавок, чай и сосиски. Все вымокли, задыхались, смотрели друг на друга мучительно. Лишь один турист спокойно скакал по скалам, поигрывая мускулами и фотоаппаратом. Стоянка была ему не нужна. Я спросил у гида, сколько таких стоянок еще будет. Он сказал: пять.

Мы пошли дальше, ты заговорила сама. О Светке, о детях, о работе, о своем бывшем несчастном муже, о бедуинах, о нелепости всяких там верований и суеверий, о мусульманах… Мне было все равно, что ты говоришь. Главное, что это была уже ты. Именно ты, а не та со звездным холодом в глазах.