Мама возилась на кухне, а отца Дима нашёл в гостиной.

– Пап, можно я опять машину возьму?

– Куда ты собрался? – озадачился тот.

– Я… – Дима остановился, так ничего толком и не сказав.

Потому что не может он взять машину, та же в сервисе. Точнее, Ксюша думает, что в сервисе. Значит, придётся на общественном транспорте.

– А не, пап, не надо. Я так, своим ходом.

Не дожидаясь новых расспросов, вышел в прихожую, но в ней тут же возникла мама:

– Дима, куда ты?

– Я недолго, – опять пообещал он. – Скоро вернусь. Честно, скоро вернусь. – Вынул из кармана и продемонстрировал мобильник: – И телефон – беру.

Мама кивнула, пусть и неохотно, не стала выведывать подробности. Хотя ей не всегда удаётся, относится к нему, как к взрослому, пытается контролировать, будто он до сих пор школьник, пятиклассник какой-нибудь.

Выходя из квартиры, Дима открыл присланное Ксюшей сообщение, прочитал адрес. Угу, понятно. Он примерно знает, где это. Найдёт без проблем, даже маршрут в интернете узнавать не понадобится. Дойдя до остановки, сел в подходящий троллейбус, устроился на свободном месте, уставился в окно.

Раньше по такому поводу он не просто бы ехал, летел бы, не замечая дороги, и радовался, а сейчас – досадно. Что увлёкся, наобещал лишнего в нелепом романтическом порыве, подогретом разбушевавшимся от запредельного количества вранья воображением и растревоженной совестью.

И почему всё так переменилось?

Сойдя с троллейбуса и углубившись в запутанный лабиринт дворов, Дима позвонил сам, доложился:

– Ксюш, я уже почти пришёл.

– Ага. Я сейчас выйду, – обрадованно откликнулась она.

Значит, в гости к ней заходить не придётся, светиться перед её родителями. Наверняка ведь сейчас они дома. А жаль. Не того, что светиться не придётся, а того, что у Ксюши в квартире есть кто-то ещё.

Она ждала на углу длинной, словно из деталей детского конструктора, сложенной из отдельных корпусов многоэтажки. Дима развёл руками и заговорил ещё на ходу:

– Ну всё, убедилась? Как видишь, живой и абсолютно целый. – Он остановился перед ней, добавил раскаянно: – Извини, просто так получилось.

Ксюша сделала шаг навстречу, приникла к нему, запрокинув лицо, негромко, но чувственно проговорила:

– Убедилась.

Дима обнял её, погладил ладонью по спине. Непонятно, почувствовала ли она это через толстую зимнюю куртку. Кажется, почувствовала, прижалась теснее, улыбнулась. А ведь у неё волосы тоже не слишком тёмные, и уж точно мягкие.

– Можешь шапку снять?

Ксюша удивлённо распахнула глаза:

– Зачем?

Он не стал объяснять, просто протянул, трогательно изогнув брови:

– Ну, пожа-алуйста.

– Ну, хорошо, – Ксюша улыбнулась уголками рта, по-прежнему немного растерянно, стянула с головы пёструю трикотажную шапочку, неосознанно тряхнула волосами.

Удивительно – обычно она такая уверенная, а сейчас тихая, послушная, чуть ли не робкая. Действительно, так за него переволновалась? Или всё из-за того, что Дима уже дважды неявно её продинамил? Один раз – отложив свидание из-за чужого ноутбука, второй раз – опоздав на пару часов якобы из-за папиной машины.

Он запустил пальцы в чуть растрепавшиеся пряди, провёл по ним. Действительно мягкие. Приятно.

Ксюша, не отрываясь, смотрела в его лицо, наверное, пыталась поймать взгляд, чтобы он увидел скрывающиеся в нём чувства. Или, скорее, не скрывающиеся, наоборот, ясно обозначенные. Но Диму не волновали её глаза. Он осторожно отодвинул закрывавшую лоб чёлку, ласково коснулся виска. Рука медленно заскользила вниз.

– Дим! – судорожно выдохнула Ксюша.

– Тихо, – чуть слышно произнёс он, приложил указательный палец к её губам.

Пусть она лучше ничего не говорит.

Он убрал руку от её лица, наклонился к нему, едва почувствовав губами её губы, закрыл глаза.

(прошлое)

Алёна открыла глаза. Всё, как всегда. За то время, пока они были закрыты, чуда не случилось, в волшебной стране она не очутилась, и бельё само не снялось, по-прежнему болталось на верёвках. Алёна вздохнула, распахнула дверь стоящего в углу балкона низкого хозяйственного шкафчика, достала с полочки контейнер с прищепками, пристроила его рядом с бельевой корзиной, сплетённой из разноцветных пластиковых полос, зябко поёжилась, на несколько мгновений втянув ладони в рукава толстого свитера, а потом всё-таки взялась за дело.

Всякая мелочь висела поближе к стене, а большое постельное – в наружных рядах. С него Алёна и начала, снимала, путаясь в обширных пространствах простыней и пододеяльников, чертыхалась, складывая и встряхивая, потом очередь дошла до папиных рубашек, она стянула одну с верёвки, сжала в руке, задумалась.

Вот сколько лет родители вместе? Уже не меньше шестнадцати. Не в смысле свиданий и ухаживаний, а совместной семейной жизни.

Как это? Долго-долго жить с родителями, ни о чём особо не заботиться, ну только если мама иногда попросит мусор вынести, или квартиру пропылесосить, или в комнате прибраться, или, вот, вывешенное на просушку после стирки бельё снять. А потом вдруг свадьба и всё – ты вдвоём с совершенно другим человеком и теперь обо всём надо беспокоиться самой, не иногда, а постоянно, и не дождёшься, что придёт мама, посмотрит разочарованно и сердито, скажет с возмущением и досадой «Ну, Алёна, ну как так? Я же просила. Неужели настолько трудно сделать?», обиженно махнёт рукой и сделает сама.

А, наверное, поначалу в этом даже есть какой-то кайф – стирать и гладить рубашки любимого мужчины. Но потом это превращается в будни и рутину. Или нет? И по-прежнему приятно, делать друг для друга вот такое? Не цветочки там подарить или тортик, а навести порядок, приготовить ужин.

Интересно, мама с папой по-прежнему любят друг друга или просто живут вместе по привычке? Потому что так удобней и уже не хочется ничего менять, потому что у них есть общий ребёнок Алёна и её надо растить, или даже потому, что жить-то больше негде. Они болтают, часто с полуслова понимая, что другой хочет сказать, подшучивают друг над другом, куда-то ходят вместе, иногда ругаются и ссорятся и сексом, наверное, тоже занимаются, но никакой особой страстности между ними Алёна не замечает. Но, может, так и должно быть, и их любовь совсем другая. Ну – как бы сказать? – взрослая, состоявшаяся, отлаженная. И такого в ней уже не случается, что крышу сносит и рвёт на части, а плакать и смеяться хочется не к месту и без причины.

Алёна сложила рубашку пополам, бросила в корзину, потянулась к полотенцу, сняла с него прищепку, дёрнула вниз за край. Полотенце решило посопротивляться, отказываясь сниматься. Алёна высказала ему пару нелицеприятных слов и только тогда заметила.