Базил промолчал.

– Не вспомнишь, не встречал?

– Не, – ответил мужик, но голос его внезапно дрогнул.

В молчании прошли еще несколько минут. Впереди в просвете деревьев показалось озеро.

– А знающие люди, это кто? – напоследок спросил Оболонский, – Местная колдунья, я полагаю?

Лесник поспешно обернулся, покосился на тауматурга явно испуганными глазами и тут же отвел взгляд.

– Да никто, – фальшиво улыбнулся он в ответ, – Старики. Кто ж знает лучше?

Константин сам себе усмехнулся и отвернулся. Его всегда забавляло отношение селян к людям, обладающим магическим талантом в любой его мере. Они любили «своих» колдунов и колдуний и демонстративно недолюбливали «чужих». «Свое» могло быть дурным, склочным и пакостным, но оно было своим, и этим было все сказано.

Когда он впервые столкнулся с тем, как кметы всеми силами защищали свою местную ведьму, бабу вздорную, наглую и невежественную, то был возмущен, пытался их образумить… а потом смирился. Ведьма, пусть глупая и недалекая, была единственной защитой этих людей против сил, с которыми им самим не справиться. Она охотно принимала усердную службу селян, начиная от ежедневного приношения еды до починки крыши, а между тем держала в черном теле местных бестий, лесных ли, водных и подземных. Иногда лечила, пусть и действенность ее зелий вызывала великое сомнение, иногда сводничала, довольно часто мелкопакостничала. Ее боялись, ее сторонились и старались всячески ублажить, но, когда пришлый надменный чужак посмел о ней выспрашивать, никто не сказал про нее ни одного плохого слова. Впрочем, и хорошего тоже. Ее как будто и вовсе не существовало. Оболонскому пришлось немало поездить по лесам да хуторам, прежде чем он смог найти дорожку к старухе, но ни один селянин не помог ему в этом. Добрая она иль злая, но она была «своя», плоть от плоти здешней земли, столь же естественная, как опасный вир, топкое болото, разряд молнии или буран. Ведьму не выбирают, тишком говорили селяне, она «насылается»: коль добрая – то в награду, коль злая – то в наказание. А раз так – смирись и делай то, что должно. Константину всегда претила такая покорность судьбе, но к собственному удивлению, он пощадил вздорную старуху, что так помыкала селянами. Припугнул – да, но не больше. Ведь она и вправду была единственной, что у них была. Не его это дело – вершить вселенскую справедливость, с него довольно просто пресекать магическое злодейство, а этого сельская ведьма, как ни старалась, сделать бы не смогла – не тот уровень, ее едва на мелкие чары хватало.

В звятовских лесах наверняка была своя ведьма-хранительница. Оболонский знал, что ему придется столкнуться с ней, знал, что найти ее будет непросто, знал, что селяне будут молчать. Но он не спешил. Дойдет время и до ведьмы.

Дорожка расползалась под ногами, хрустя ломкими сухими ветками и прошлогодним камышом. В этом году озеро сильно обмелело, обнажив косу на восточной оконечности и порядком высушив тонкий перешеек, но как же сюда добираются, когда вода в полной силе? Оболонский шел один, осторожно проверяя ненадежную гать ступней, прежде чем наступить в полную силу. Базил довел его до того места, где едва заметная тропинка выходит из лесу и теряется среди чавкающей грязи на берегу озера, но дальше не пошел. Подкова и Стефка и вовсе остались на хуторе, а с ним идти отказались, хмуро глянув исподлобья, заявили, что предпочтут разбираться с водяным, или по крайней мере, хорошенько обследуют остатки хутора… Оболонский пожал плечами и настаивать не стал: не эту, так другую, а причину найдут.

А потому сейчас он шел один по узкому, топкому, хлюпающему под ногами настилу, соединяющему берег озера с Белькиной башней, находящейся на крохотном островке. Шел, покачиваясь, удивляясь легкому головокружению, сопровождающему каждый шаг. Ощущение было не из приятных и слегка напоминало то неуловимое чувство, которое возникает при столкновении с носителем магии, проще говоря, то ощущение, с которым обычно один маг узнает другого. Это могло говорить о том, что среди обитателей башни есть маг, но могло не говорить ни о чем: остров и дорогу к нему окружала вода, стихия для Константина неприязненная, а в ней, в воде, точнее, в Белом озере, как было известно, обитал весьма шустрый водяной и его свита из навок. Волны отраженного магического шума могли оказаться всего лишь реакцией бестий на действия Подковы и Стефки – те до сих пор оставались у озера, хотя Оболонский из-за башни, закрывающей противоположную часть берега, видеть их не мог.

Вблизи башня оказалась не такой уж и маленькой, да и не такой уж и древней – ее явно недавно чинили. Со стороны берега строение предваряла стена с воротами и – неожиданно – небольшим подъемным мостом на цепях. Хоть укрепление не слишком солидное, однако Оболонский оглядел его с немалым уважением: человек, живущий здесь, умел позаботиться о собственной безопасности. Поэтому тауматург совсем не удивился, когда в воротах показался немолодой крепкий мужчина, небрежно и демонстративно поигрывающий топором. Чрезмерно широкие плечи, короткая шея с головой, поданной вперед, непомерно длинные руки, обнаженные, в буграх мышц и темной поросли волос, – непропорциональность фигуры заставляла думать, что это горбун.

Незнакомец с молчаливым вызовом склонил темноволосую с проседью курчавую голову, зло ухмыльнулся сквозь щетину и неприветливо спросил:

– Че надо?

– Я бы хотел видеть госпожу Ситецкую.

– Как прикажете доложить, милостивый государь? – издевательски шаркался мужчина, разводя руки в стороны и демонстративно раскачивая кистью посверкивающий топор.

– Иван-Константин Оболонский.

– Ах, вот оно что! Значит, Иван-Константин…, – широко осклабился незнакомец.

– Оставь, Джованни, – перебил его грудной, чуть хрипловатый женский голос. Оболонский в изумлении замер. Отзвуки голоса буквально обволакивали томной печалью. Старушка? – про себя рассмеялся Константин.

– Он мой пес цепной, вот и облаивает всех, кого ни увидит, – утомленно продолжил чарующий голос ниоткуда, – Кто Вы, господин Оболонский?

– Я… этнограф, – по наитию ответил тот, почему-то не захотев перед невидимой дивой открываться.

– Этнограф, – удивленно повторила она. Ему показалось, или в голосе прозвучали разочарование и досада? Женщина медлила, – Вы не похожи на этнографа.

– А Вы встречали многих этнографов? – усмехнулся Оболонский, заметив про себя, что женщину не ничуть удивило странное название.

– В Вас чувствуется нечто большее. Властное, что ли?.. – она замялась и ненадолго замолкла, – Что же Вам нужно здесь, господин этнограф? Впрочем, зачем я спрашиваю. Ответ и так очевиден. Башня?

– Вы позволите мне ее осмотреть, сударыня? – спросил Оболонский, вглядываясь в сплошную, без единого просвета каменную кладку. Голос, казалось, шел оттуда, но там не было ни окон, ни бойниц. Так откуда она на него смотрит?

Молчание на этот раз длилось долго.

– Я говорила, Джованни, из-за этой дурацкой легенды нам и здесь не будет покоя, – с легкой досадой сказала женщина и рассмеялась, рассыпав в воздухе тихие шелестящие смешки, – Что ж, господин этнограф. Башню осмотреть я Вам не позволю, но в гости приглашаю. Если не боитесь.