Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В воздухе все еще витает фруктовый аромат – похоже, от шампуня Мэнди. И, пожалуй, он мне нравится. И еще мне понравилось, как она морщила нос, улыбаясь.
– По-твоему, Мэнди хорошенькая? – спрашиваю Коннора.
Он открывает рот и тут же захлопывает, застигнутый врасплох внезапной сменой темы разговора. И пожимает плечами.
– Ну да. – Слегка краснеет, и это самый четкий ответ на мой вопрос. – А ты так не считаешь?
Она хорошенькая, но недоступная. Вроде тех дорогих магазинов, по которым меня таскала мать и грозила спустить шкуру, если я не буду все время держать руки в карманах. Хотя меня больше интересует не внешность Мэнди, а несостыковки в ней. Идеальный маникюр, гладкие блестящие волосы… и старые потрепанные сандалии и выцветшая серая футболка. Все это как-то не вяжется друг с другом, и я хочу знать почему.
– И какова ее роль? – спрашиваю Коннора вместо ответа на его вопрос.
– В чем?
– В том, что случилось. Пропажа девушки и все такое. Какую роль в этом играет Мэнди?
– О, теперь тебе интересно? – Тон Коннора становится надменным. Я дергаю плечом.
– Просто любопытно.
Он усмехается лукаво и понимающе:
– Странно, что тебе стало любопытно сразу после встречи с Мэнди. Втюрилась, Ви?
Вместо ответа я меряю его взглядом сверху донизу. Мои чувства не касаются никого, кроме меня, и уж Коннор-то должен знать, что не надо совать нос, куда не просят. Я выгибаю бровь.
– Хочешь поговорить о деле? Или лучше о том, что произошло вчера в школе?
Коннор вздрагивает, и дразнящие огоньки в его глазах исчезают – словно погасили свет. Я чувствую себя дерьмово, потому что это из-за меня. За свою жизнь он столкнулся с кучей дерьма, но как-то сумел не сломаться и не стать жестким и циничным. Не то что я.
Я не привыкла особо заботиться о других, но мне нравится Коннор, и он всегда хорошо ко мне относился. К тому же я понимаю, каково это – столько вынести.
Он начинает отодвигаться на заднее сиденье, и я останавливаю его, положив руку на плечо. Вспоминаю, как в свое время мечтала, чтобы кто-нибудь сделал для меня что-то хорошее, и говорю:
– Серьезно, Коннор. Ты как?
– Я в порядке.
Самый хреновый из всех возможных ответов.
– Люди, которые в порядке, не кричат во сне, – замечаю я.
Он хмурится, явно недовольный, что я слышала его прошлой ночью.
– Просто кошмар приснился.
Я фыркаю. Он хмурится еще сильнее.
На мгновение я узнаю́ в нем саму себя. Как он закрывается от всего мира в ожидании нового удара. Бо́льшую часть своей подростковой жизни я была именно такой, и знаю, как это тяжело.
Я не желаю ему такой участи. Заставляю себя немножко расслабиться и произношу: «Коннор». Только имя, ничего больше. Даю понять, что он несет чушь, и он это знает.
На секунду Коннор поднимает голову и смотрит мне в глаза. Это так тяжело – видеть в его взгляде боль и растерянность и не отворачиваться, не пытаться отгородиться.
– Просто… я видел, как Кевин это сделал. А я ведь знаю его. Мы были… мы остаемся… – Он проглатывает слово и качает головой. – Мы были друзьями.
Я киваю. Именно я нашла тело матери, когда ее застрелили из дробовика. У нас с ней были не лучшие отношения, но все равно она моя мать. Я помнила, как она обнимала меня маленькую и утешала, что все будет хорошо.
Знаю, что не могу ничего исправить – и никто не может. Но я могу посидеть рядом с Коннором, чтобы тот понял: он не один. Свешиваюсь через сиденье и глажу его по плечу, глядя в сторону. Коннор никак не реагирует, но проходит целых полминуты, пока он стряхивает мою ладонь. И я понимаю, что он взял себя в руки.
– Что ж, ты хотела узнать подробности? – Коннор явно хочет сменить тему, и меня это вполне устраивает.
– Выкладывай.
Он кивает, достает планшет, выводит на экран фотографию и показывает:
– Вот Джульетта Ларсон. Пропавшая девушка.
Рассматриваю фотографию. Джульетта очень симпатичная. Из тех, кто рождаются в маленьком городке, усердно, словно это настоящая работа, ищут в соцсетях советы, как правильно делать макияж, нацеливаются на самых популярных парней и, скорее всего, заполучают их. Участвуют во всех местных конкурсах красоты, усиленно готовятся и становятся образцовыми выпускницами, если только не совершат какую-нибудь глупость и не уронят себя в глазах других. В каждой школе есть шаблонные люди – шаблоны для того и существуют. Именно они помогают вам стать собой, выделиться из безымянной серой массы. Взять хоть меня. Одно время я была крутой тусовщицей, но потом стала сдерживаться. Нет ничего постыдного в том, чтобы быть как другие. Стыдно думать, что вырваться за рамки шаблона нельзя. По одному взгляду на фотографию Джульетты трудно понять, кем она станет: возможно, блестящей, уверенной в себе, гармоничной, успешной женщиной. Но не идеальной, потому что идеальных не бывает. Бывают реальные – такие, как я, как Коннор. Мы тоже еще растем.
– Ладно, так что случилось? – спрашиваю его.
Коннор вводит меня в курс дела, пересказывая в общих чертах показания подруг, Мэнди и Уиллы, о том дне, когда Джульетта исчезла. В основном день прошел скучновато: просто тусовались и болтались по городу, ища, чем себя занять. Хотя в основном подруги были предоставлены сами себе, их видели и прохожие, и проезжающие мимо автомобилисты, и люди из окон домов. Достаточно много очевидцев, чтобы подтвердить бо́льшую часть их рассказа.
– После обеда они решили отправиться в лес. Там есть какой-то старый заброшенный дом, который местные ребята называют Угрюмой хибарой, – это название Коннор произносит подчеркнуто иронически. – Они немного потусили там, а потом вернулись на шоссе и направились в город. Именно тогда парень в пикапе увидел их и остановился. Они с Джульеттой, похоже, знали друг друга. Она решила уехать с ним. Больше ее никто не видел.
– А что говорит тот парень?
– Его так и не нашли. Копы проверили все похожие по цвету и модели машины, какие только смогли. Но проблема в том, что он мог быть не из местных и уехал далеко. И его, возможно, никогда не найдут.
– Уилла и Мэнди его не узнали?
Коннор качает головой:
– Нет.
Я хмурюсь. Все девушки что-то скрывают – видит бог, у меня целая куча секретов, – но на то есть веские причины. Я храню секреты, потому что не люблю, когда другие все знают обо