Сентябрь выдался дождливый, ночами в яровизаторе стоялкрепкий дух мокрых кирзовых или резиновых сапог, неохотно просыхающих носков ителогреек, немытых тел (в баню, в соседнюю деревню, добрые крестьяне вывозилигородских раз в две недели, чтоб не забаловались. Это вам не у папы с мамой!).А в 63-м году изобилием дезодорантов наш народ не баловали… С другой стороны,девчонки и парни были слишком молоды и неприхотливы, чтобы всерьез страдать отбезумного сельского быта и переизбытка работы, и слишком затурканы, чтобыосмелиться протестовать: а вдруг отчислят из института?! Самое смешное, чтоспустя многие годы они вспоминали Веринский совхоз с искренним умилением, чутьли не как лучшее время жизни. Ну а тогда – простывали, конечно. И болели.

На предмет выявления захворавших раз в неделю приезжал изинститута начальник медпункта – толстый низенький потный дядька, почему-тострашно гордившийся тем, что он по национальности ассириец. И этот нацменначинал так сопеть, выспрашивая девчонок о том, что у них болит, так маслилисьего маленькие карие глазки, что болящие предпочитали отмолчаться, только бы не«раздеться до пояса» перед ним и не позволить мять и трогать себя этимкоротеньким, похотливым докторским пальчикам. Вот и Аня была такой же стыдливойдевочкой. Что с того, что ломит по вечерам поясницу, а внизу живота болит до невозможности?Дело молодое, пройдет.

Однако не проходило, и Анина стыдливость дала трещину. Вовремя следующего приезда лекаря она призналась в недомогании, постаравшисьсделать это в присутствии преподавательницы. Врач деликатно повозил пальцами поее животу и ахнул: «Здесь больно? А здесь? Да у тебя же аппендицит развивается!Поедешь с нами в город, тебе в больницу надо, и как можно скорей!»

«Какое счастье! Да здравствуют аппендициты!» – с восторгомподумала Аня, которая уже досыта накушалась и романтики, и макаронов: хотякопали картошку и ее кругом – завались, студентов почему-то упорно пичкалимакаронами: на завтрак, обед и ужин.

– Какой аппендицит? – удивились в поликлинике, куда Аняпошла только наутро, хорошенько намывшись и выспавшись в своей родимой постели.– Ну и коновалы у вас в институте. У девчонки пиелонефрит! В стационар, ипоскорее!

Аню положили в больницу, и сначала она печалилась толькооттого, что явно не успеет выписаться к началу занятий. Потом… потом началосьчто-то страшное. Капельницы, переливания крови, уколы, уколы, снова уколы,килограммы таблеток, хмурые лица врачей, мамины слезы… Спустя месяц докторанеохотно признались, что лечили девочку не от того. На самом деле у нее,конечно, не аппендицит, но также и не пиелонефрит. Всего-навсего воспалениепридатков. Ошибка в диагнозе – бывает. К сожалению, процесс пошел по трубам вматку и дальше в брюшину, так что возникала прямая угроза перитонита. Правда,большие дозы антибиотиков должны были помочь…

Помогли. Воспаление остановили. Правда, оставили внутри уАни сущую пустыню. О том, что она стала стерильной, ее в больнице непредупредили. Или врачи не знали, или сочли это такой мелочью по сравнению соспасением ее молодой жизни…

– К сожалению, вы не сможете родить, – сказали ей спустядесять лет. – Такое ощущение, что в вашей матке напалмом все выжжено. Эмбрионутам просто не за что уцепиться!

Не за что уцепиться их с Димой ребеночку…

Сначала она никак не решалась сообщить об этом мужу. Но онсам понял: что-то случилось. Кое-как вызвал Аню на откровенность, а потомплакал вместе с ней, будто мальчишка, у которого отобрали игрушку. Толькосейчас оба поняли, как хотели, оказывается, ребенка. Дитя увенчало бы ихлюбовь, а вместо этого…

– Мы все переживем, – наконец мужественно сказал Дима. – Мылюбим друг друга, ну что же, это нам такое испытание выпало. Главное – нашалюбовь.

Легко сказать!

Аня всегда была ревнива, а теперь началось что-то ужасное. Ккрасивым женщинам, которые так и норовили отнять у нее мужа, прибавились ихдети. То и дело в голове вспыхивали картины, как вежливый Дима уступает вавтобусе место женщине с ребенком, любуется малышом, а потом выходит вместе сними, не доехав до своей остановки, – и больше не возвращается. Или каксентиментальный Дима любуется через ограду детского сада игрой ребятишек, икакой-то мальчик (девочка) нравится ему больше остальных, и вот появляются родителии начинают забирать своих детей, а за тем мальчиком (девочкой) никто неприходит, и дитя плачет, а Дима утешает его через ограду, вытирает слезы исопливый носишко, и вот вдруг появляется его мать – женщина неземной красоты,она, извиняясь, рассказывает свою печальную историю: муж, подлец, бросил их сребенком, она крутится на трех работах, жизнь так тяжела, дитя растет без отца…

Ну и все в том же роде, этакий бесконтрольный полет больноговоображения, отчего у Ани начинались истерики, и на голову безвинного Димывыливались такие ушаты упреков и слез, что ей потом самой становилось стыдно.Она рыдала, вымаливала прощение у оскорбленного мужа, проклинала себя, кричала,что он должен ее бросить, что счастье кончилось.

– Нам знаешь что надо сделать? – сказал однажды измученныйДима, у которого уже во рту пересохло от клятв в вечной любви и верности. – Намнадо усыновить ребенка!

И при этих словах Аня почувствовала, что ее превратившаяся вманию ненависть к чужим детям резко пошла на убыль.

* * *

– Трусы-то хоть с нее сними, – проворчал Серый,неодобрительно наблюдая, как Рыжий вскочил на колени рядом с девушкой и началрасстегивать джинсы. – Больно суетишься, еще промажешь.

– А ты не желаешь присоединиться? – Рыжий задрал красноеплатье и схватился за Лидины бедра потными, горячими руками. И тотчас мелкозахохотал, когда она забилась, заметалась по кровати, пытаясь вырваться. –Глянь-ка! Девочке не терпится! Она тебя зовет, Серый. Она хочет сразу с двумя!

Серый смачно плюнул на пол и вдруг пошел к двери.

Лида, разлепив залитые слезами глаза, с неким подобиемоблегчения смотрела на его сгорбленную, удаляющуюся спину. Если Серый уходит,значит, придется перенести только Рыжего. Нет ничего более мерзкого, чемкопошащийся на тебе мужик, а уж если их двое… Тогда лучше умереть сразу… Всеравно ведь не пережить такого!