Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тут живи, – одобрил хозяин, критически оглядев комнату – словно впервые её увидел. – Не помешаешь.
Вот уж спасибо… Места в этом клоповнике было раза в три меньше, чем подмосковном обиталище Верховского; из обстановки – две укрытых лоскутными одеялами кровати, кое-как втиснутая между стен мрачная громада шкафа, покрытый грязной клеёнкой колченогий стол и единственная розетка. Неработающая. Что ж, шесть лет тому назад он не смел мечтать и о таком.
– Уютно тут у вас, – вежливо соврал Верховский, нащупывая в кармане мобильный. Надо отчитаться начальству, что приехал и почти готов приступать к работе. – Водички попить не будет?
Щукин неопределённо махнул рукой куда-то в пыльные недра дома.
– Чего не будет-то? Будет. Бери на кухне.
Связь ни черта не ловила. Отчаявшись отзвониться, Верховский написал для очистки совести короткое сообщение и запихнул старенькую «нокию» поглубже в рюкзак. Кроме начальника никто ему трезвонить не станет, а Боровкова и к лешему не грех послать, оправдавшись паршивым покрытием. На то, чтобы выгрузить из рюкзака лишнюю поклажу, ушло от силы минут десять. В доме делать было решительно нечего, тащиться в лес в самый полдень, да ещё и к незнакомой нежити, додумался бы разве что полный идиот. Чтобы чем-нибудь себя занять, Верховский вытащил из футляра выданный научниками хитроумный измеритель. Разбуженный экран сонно моргнул и высветил восемьдесят девять единиц. Леший его знает, много это или мало. Из-под обложки изрядно помявшегося дорогой журнала наблюдений выпала бумажка с памяткой по методике выполнения замеров; Верховский не глядя запихнул её обратно. Чего тут непонятного? Таскать везде с собой эту хреновину, включать через каждый десяток шагов и записывать показания. Попроще будет, чем уламывать строптивых лешаков повесить на шею управскую бирку.
Как только спала дневная жара, Верховский забросил за спину полегчавший рюкзак, вышел из дома и едва не споткнулся о рассевшегося на завалинке Щукина. Устроившийся на солнцепёке дед что-то идиллически строгал коротким кривым ножичком. На постояльца он едва взглянул. Вот и славно: равнодушие – лучшее, что обыватели могут испытывать друг к другу. За редким исключением. Тропинка, ведущая к лесу, начиналась едва ли не сразу за забором; по ней к деревне брели две бабки, гружёные корзинами лисичек. Аборигены, похоже, не прочь пошататься по окрестным чащам, хотя эти места вообще-то значатся в документах надзора как зона повышенной опасности. Леший его знает, почему.
На топографической карте обозначено пять точек, все – вдоль кромки леса, не дальше пары километров вглубь. Странновато: обычно наблюдательные станции, наоборот, прячут от греха подальше в непролазную чащобу. Ближайшая, за номером три, была устроена в перекрестье двух чахлых ручейков, один из которых имел явно рукотворное происхождение. Прежде чем приступать к работе, Верховский вытащил из рюкзака блокнот с ручкой и расчехлил измеритель. Сто четырнадцать. Солидно, наверное.
Тайничок соорудили внутри трухлявого пня, чёрт знает чем бывшего при жизни. Сверившись с инструкцией, Верховский осторожно отковырнул фальшивый кусок коры и нашарил в сыроватом дупле запечатанный пластмассовый футляр. Крышка никак не отреагировала на прикосновение; пришлось лезть за управским пропуском. Стало быть, тут не новомодная печать, а допотопный кварцевый замок – штука безмозглая и надёжная, как бывалый армейский прапор. В футляре обнаружился оправленный в серебряную проволоку кристалл горного хрусталя; выбитый на металле серийный номер подозрительно короткий, из тех, что присваивают спецзаказам. На крышке футляра изнутри была приклеена бумажка с предупреждением: «Использовать только при значениях напряжённости фона в точке наблюдения не выше 150 ед.маг.экв.». Выходит, сто четырнадцать – это не так уж и мало, ещё чуть-чуть – и уже нельзя было бы трогать эту висюльку… Верховский сжал в ладони мигом потеплевший артефакт и принялся ждать.
Первыми подтянулись лесовики. Долговязые, сморщенные, больше похожие на худосочные деревца, чем на нечто человекоподобное, они подходили к ручьям почти вплотную, на бегущую воду косились досадливо, но без страха. Откуда-то вылезло несколько шишиг; приполз даже один древний дупляник, недовольный тем, что его выдернули из уютного отшельнического существования. Русалки, заслуженно слывшие среди надзорщиков самой безалаберной нежитью, заявились позже всех, не считая лешего, который по праву начальства не опаздывал, а задерживался. У большинства неживых имелись бирки, примерно поровну – московские и владимирские. Порядочно было и неучтённых; эти припёрлись не на зов, а из любопытства или из остатков стадного чувства. Нежить не любит себе подобных. Люди, если разобраться, тоже.
– День добрый, – бросил Верховский, ни к кому не обращаясь. – Служба надзора, плановая проверка.
Лесовики понимающе заскрипели. Какой-то шальной русалке пришло в пустую голову строить ревизору глазки; слабенькая защитная цепочка на шее разогрелась, но как-то вяло. Должно быть, ей тоже мешали высокие показания измерителя.
Леший соизволил наконец вылезти из зарослей. Низенький, горбатый, похожий на ожившую корягу, он неспешно проковылял мимо расступившихся подданных и замер напротив незваного гостя. Стар, как дерьмо мамонта. Верховский таких уже видал в сибирской тайге; некоторые натурально разменяли пятую тысячу лет. Будь им дело до людской возни, то-то историкам привалило бы счастья…
– Чего тебе? – неприветливо поинтересовался лешак, сверля визитёра пристальным взглядом. Должно быть, силился отличить от последнего приезжавшего надзорщика.
– Плановая проверка, – упрямо повторил Верховский, старательно глядя мимо блестящих чёрных глазок. – Как тут обстановка?
Леший сипло вздохнул и лапой, похожей на толстый лысый сук, тронул болтающуюся на груди бирку. Прищурившись, Верховский различил выбитую на серебре пятиконечную звезду и год выпуска – тысяча девятьсот шестьдесят третий. До сих пор работает. И менять никто не собирается…
– Помаленьку, – уклончиво сообщил лешак. – Вроде не помер никто с прошлого раза.
А что, должен был?.. Наверное, у старой коряги просто меланхолическое настроение. Обычно осёдлая нежить первым делом жалуется на вырубку лесов, на вонь от проложенных через её владения магистралей и
