– А ну! – рявкнул он. Рядом испуганно запищала Забавка; Пройда на неё шикнул и тихонько взял за плечо, чтоб успокоилась. – Чтоб не слыхал я такого!

– То сестрице своей скажи, – мать поджала губы.

– Так ты ж отпускать не хотела, – тётка медово улыбнулась. – Вот и я говорю – не след.

– Я навидалась, что неживые с людьми делают, – матушка сказала, как отрезала. На Милолику она и не глядела вовсе – только на отца. – Разве ж можно в такое ремесло – да родного сына?

– Неживые волхвов боятся, – угрюмо сказал отец.

– То кем быть надо, чтоб даже неживые боялись? – тихо спросила мать.

Отец молча встал из-за стола, поправил лучину в большом светце. Пламя заметалось, точно пойманная в силок пичуга; качнулись вместе с ним зыбкие тени на стенах.

– Долг у меня перед мудрым, – глухо проговорил отец. – Права ты, матушка. Видать, боги так захотели…

Он склонил голову перед резными ликами и, не сказав больше ни слова, вышел из горницы. Будто бы все голоса с собой забрал: надула губы Милолика, сердито сопела бабка, матушка молчала, только глядела так, что, кажется, самый печной огонь перед ней стелился и кланялся. Братья и сёстры, видя такое дело, как воды в рот набрали. Забавка, совсем перепуганная, льнула к Пройде и тряслась как осиновый лист. Неужто впрямь поверила, глупая, что он уйдёт?

Перед сном матушка подошла к его лежанке, ласково укрыла тёплым мехом и поцеловала в лоб. Яр не стал отворачиваться, до того она была непривычно тихая и строгая.

– Не пойду я никуда, – прошептал он ей. – Мне и так хорошо.

Матушка долго смотрела на него, точно увидала впервые. Молчала.

– Как ты скажешь, так и будет, – ответила она наконец. Задула лучину и ушла.

Спал Пройда беспокойно. Вновь виделся ему затянутый мглой Гиблый лес. Плакала на пеньке чужая девчонка, а чёрный клок сумрака тянул к ней дымные пальцы. Беги, не беги – всё одно, не добраться до хищного тумана, не прогнать прочь… Едва сомкнулась на человечьем горле мёртвая хватка, лютый мороз продрал по коже, ударил в грудь, вышиб остывающее дыхание. Не спас ни медвежий мех, ни тепло, скопившееся за день в горнице. Сон уж ушёл, а холод остался; он пробрался в жилы, в самую кровь, и добычу оставлять не хотел. Только сомкни веки – и тут как тут недобрый двойник, скалится, царапает стылый воздух дымными когтями…

Надрывно завопили первые петухи. Сердце колотилось в груди шумно и неровно; казалось, весь дом слышит. Яр плотнее завернулся в тёплый мех, уткнулся взмокшим лбом в бревенчатую стену. Дрёма снова на него напала, хоть и неохотно. Что было сил бежал он через обернувшийся мороком лес – вперёд, к далёкой меже, враждебно выгнувшей против него свои когти. Она так и высилась впереди, неприступная, недосягаемая, точно холодною чертой от него отделённая. Меж столбов стояла бабка, укоризненно качала седой головой.

– Тут впору своего волхва держать, – сказала она Милоликиным голосом. – Да куда нашему неслуху в обучение?..

То ли нога запнулась о торчащую из земли корягу, то ли сил не стало дальше бежать. Ринулась навстречу гнилая листва, жгуче заныли колени. Межа дрогнула и пропала в сплошном тумане. Двойник, ухмыляясь, шагнул навстречу, сложил на груди холодные руки.

– Почто пришёл, волхв?

Не ему то было сказано. Лже-Яр растаял облаком чёрного дыма; сумрачная тень вытянулась вверх, будто язык пламени, обратилась незнакомым рослым мужчиной. Может, таков был старик Драган, пока время не выпило весь цвет из длинной косы, а может, то вовсе чужак явился из-за холодной черты. Борода у него была на поморянский лад – короткая и жёсткая, точно угольком кто обвёл строгие губы. Волхв шагнул из-за Яровой спины, протянул к двойнику раскрытые ладони; небывалый светлый огонь расцвёл меж них призрачными золотыми лепестками. Пройда глядел на незнакомца снизу вверх, заворожённый пойманным в человечьи руки солнечным светом. В страхе пятился неживой, шипел, заслонял от пламени перекошенное лицо; он сделался жалким и хрупким – только тронь, и развеется зыбким туманом… Миг – и он пропал совсем, как не было.

Волхв протянул Пройде руку, помог подняться. Ладонь у него была твёрдая и горячая. Выступила из мглы межа – ровнёхонько между ними, в полушаге от обоих. Нельзя за неё заступать. Нет за ней ничего, кроме беды…

Снова закричали петухи. Вторые. Яр сел рывком, оперся спиной о стену. Что во сне мстится, в том правды мало. Он не видал, как Драган прогоняет неживого, не видал, как старик прищучил полудницу; где ему знать, какое оно – волшебное пламя? Выпутавшись из-под меховой накидки, Пройда спрыгнул с лавки и неслышно пробрался к бадейке с водой; плеснул себе в лицо, зачерпнул ладонями, жадно выпил. Отражение рассыпалось бледными осколками по потревоженной глади. Разве можно увидать во сне то, чего наяву никогда не знал?

Боги глядели на него со своей полки огненными глазами. Яр несмело приблизился к ним; лучинка, устроенная позади деревянных ликов, почти уже догорела. У Вельгора под самой бородой стояла плошечка с мёдом, в котором застыли золотистые пшеничные зёрнышки; Омиле упрямая тётка всё повязывала на косы цветные ленты. Перед Семарой неизменно лежали сухие полынные веточки, а Стридару отец всякий раз, как случалось большое счастье, оставлял цельную серебряную деньгу. Премудрый глядел на Ладмирова сына не то сурово, не то лукаво: осмелишься, мол, или духу не хватит? Огонь в его глазницах казался теперь бледным и текучим, как привидевшееся во сне волшебное пламя.