– Ты, – холодно говорит директор, – совсем сбрендил, кретин. Твоя мать чудесный человек и мой старинный друг. Как ты знаешь, мы учились вместе в университете. И только благодаря воспоминаниям о поре нашей молодости и благодаря нашей дружбе ты, нахал, еще до сих пор здесь.

– А я-то думал, – говорю я, – все дело в моем природном очаровании.

– У тебя его нет, – говорит он. – Ни капли. Сегодня стой у тира, как истукан, и получай денежки за ничегонеделание, а завтра бери костюм Матушки Енотихи и приступай к работе.

– Так и сделаю, – обещаю я.

– Что надо сказать на прощание? – спрашивает директор.

Я, сжав зубы, цежу:

от директора втык получил?ничего.

то не втык, то уму-разуму он тебя поучил!

ведь директор тебе как отец родной,

ты за ним как за каменной за стеной.

к директору ты можешь прийти за советом,

на любой вопрос твой – ответом,

к нему ты иди со своею заботой и радостью,

он тебя утешит от любой жизненной гадости.

директор – это сила, директор – это друг,

с директором не страшно ничего вокруг.

ур-ра!!!

– Отлично! – говорит директор. – Только голос нужен потоньше, ты ж теперь Енотиха, ха-ха!

– Ха-ха! – говорю я ему вслед.

Снимаю голову Енота – раз уж такая песня, я теперь больше им не являюсь, – и сажусь в будку смотрителя тира. Гляжу на свою голову в отражении стекла. Под редеющими волосами виден иероглиф. Что он там обозначал, говорила Лена? Что-то заумно-тупое, как только японцы да китайцы умеют. Желтолицые господа мира. Лыбятся тебе, а сами мечтают установить новый мировой порядок. Я-то знаю, мне дедушка рассказывал, а он воевал в Корее. Жалко, что умер рано. Ах, если бы меня воспитывали в нормальной, полноценной семье с двумя родителями, может, из меня хоть что-нибудь да получилось бы, горько думаю я. Так что там у нас с иероглифом? Ах, да. Терпение. Что ж.

Я потерплю.

О том, что моя мать была однокурсницей директора парка аттракционов, я узнал довольно рано. Он тогда еще не был директором, я – Енотом, и все мы казались славными парнями, которых не сломает жизнь. Я, по крайней мере, точно. Впервые фотографию этого человека я увидел в фотоальбоме матери. На парапете лестницы у озера в самом большом городском парке стояли несколько молодых людей и девушек. Фото было уже цветное, но не самое качественное, поэтому выглядело так, как и должно было выглядеть.

Старым и потрепанным.

Мать стояла с самого края, уставившись в небо и сложив руки на животе, это ее любимая позиция. Не могу сказать, что она выглядела красавицей, да и пару килограммов уже тогда ей не мешало сбросить, но когда девушке двадцать лет, трудно ее чем-то испортить, да? На ней было легкое платьишко, из тех, что модны были в семидесятые годы в СССР, лет на пять позже, чем стали модны в Европе. Расширенное к низу, до середины бедра. В таких пели, стоя на огромных кубиках, английские и французские певички. Шиз гад ит. Ё бэйби шиз гад ит. Ам ё филинг… Ам ё файе… Еще на матери были лодочки и в скрещенных внизу руках – сумочка. Кажется, все.

Через одного человека от нее – кажется, парня в смешном расклешенном костюме и очках в роговой оправе – стоял он. Мой нынешний директор. Лицо у него еще не было в оспинах. Довольно гладкое. Выглядел он уже крепышом, но еще не настолько крепким, чтобы считать его совсем уж крепышом. В рубашке с коротким рукавом, даже не рубашке, а тенниске. Брюках со стрелкой – сразу видно, гладили в тот же день. И с тонким портфелем в руках, из тех, в которых сейчас носят легкие компьютеры. Из тех, что я не могу себе позволить на зарплату Крохи Енота. Может, облик Матушки Енотихи принесет мне больше удачи и денег, ха-ха?

По смутным намекам деда и бабушки я годам к десяти понимал, что директор ухаживал за моей матушкой, только у них ничего не получилось. Не в том смысле, как это бывает сейчас. А как тогда. Применив все ухищрения, которые можно, я получил от бабки несколько деталей, из которых и составил эту небольшую и простую картину. Пару раз проводив маман в кино, директор предложил ей выйти за него замуж, но получил твердый и вежливый отказ. Ушел, как и многие тогда, в армию, пошел добровольцем на войну – мое самолюбие тешила мысль, что это он из-за любви к мамаше, но, судя по всему, просто искал приключений, – вернулся. Работал на заводе по производству насосов для подводных лодок. Был, что называется, хозяйственник. Так и не женился.

Годам к пятнадцати я, поднажав, получил из размякшей от смерти деда бабки еще несколько недостающих деталей. Почему мать не пошла замуж за него? Ведь она была, как сама бабушка говорила, из тех, кто вечно витает в облаках, и ей было, по сути, все равно, за кого выходить. Положительный мужик, непьющий. Хорошо учился. С перспективами. Романов у мамаши тогда не было, насколько я мог судить. То есть никаких препятствий для того, чтобы сказать «да» Еще Не Директору, у моей матери не было.

Тем не менее она ему отказала.

Несколько раз он заходил к нам в гости, когда я был маленьким. Сидел в гостиной, подкидывал меня пару раз на коленях, но мать это не приветствовала, поэтому наше общение быстро сошло на нет. Да и не начиналось толком. Мать готовила обед, он ел суп, второе и пил компот. Потом мы пили чай на кухне минут двадцать и мамаша с ним обменивались новостями, кто из их группы куда попал на работу, на ком женился, куда уехал.

Меня не отсылали из дома, не просили посидеть в своей комнате. Он просто уходил после чая, обувшись с помощью специальной пластмассовой ложки и бросив мне «пока, малыш». Со временем и эти посещения прекратились. Директор с мамашей виделись только на вечерах встреч выпускников. Лично я на них не хожу. Не хочу расстраивать себя напоминанием о своих неудачах и том, как «все правильно» у многих моих друзей детства. Они и так отворачиваются, если мы случайно встречаемся в парке, когда их чада бегают по дорожкам, а я, сняв голову Енота, жадно лакаю воду. Потому что опять похмелье, опять жара, опять усталость, опять…

Когда Союз развалился, хозяйственник завода по производству насосов остался без работы, но быстро сориентировался. Что-то продал, что-то купил и приобрел парк аттракционов. Тогда, в начале девяностых, это было смешно. Все мечтали быть бандитами, проститутками и бизнесменами. Что развлечения тоже вполне могут оказаться бизнесом, понимал только он. А еще он понимал, что бизнесом может оказаться что угодно, потому его и зовут бизнес, что в переводе с английского, который он выучил за шесть месяцев, значит «дело». Дело, оно и есть дело, даже если оно крутится в парке на колесе. Так решил директор и сорвал бинго.

Бандиты поубивали себя сами, проститутки переквалифицировались в горничных в Италии и нянек в Подмосковье, а то и в домохозяек и любящих жен в Кишиневе. Жизнь налаживалась. С вращением колеса Времени совпал ход и нашего – «Чертова колеса» парка аттракционов. Парк приносил все больше дохода. Директор процветал.