сразу резко полегчало, и он решил, что отделается от нас через день-другой. На второй день это были те же сорок литров кислорода, с которыми (и даже с двадцатью литрами) никто никуда из больницы не уходит, и настроение у него резко ухудшилось. Уже после моего обхода, в самом конце дня, он рассказал медсестрам, что жить больше не хочет, что он круглый сирота и дома у него есть дробовик для последних расчетов с жизнью. Конечно, привязанный мониторами и кислородными трубками к кровати, с поминутно заглядывающими медсестрами, он ничего глупого сделать себе не мог, но все это мне сильно не понравилось.

На следующее утро я зашел в палату и обнаружил его в том же дурном расположении духа, с идеями безысходности и конца всему. Психиатры все еще налаживали свою телесистему для дистанционного консультирования. И тут я понял, что мне надо сменить маску.

Маску, точнее маски, я ношу на службу уже очень давно, вне всякой связи с инфекциями и эпидемиями, еще с тех незапамятных времен, когда посетители туберкулезной больницы № 6 в одном из пригородов Баку полностью игнорировали мой белый халат и стетоскоп и обращались не иначе как: «Мальчик, как пройти…»

И действительно, не могу же я идти лечить пациентов таким, каков я есть, со всей патологической нерешительностью, сомнениями в собственных знаниях и в достижениях науки, невыспавшийся и с ужасно противным кусочком мяса, застрявшим между коренными зубами в правом верхнем углу рта!

Поэтому на входе в больницу надевается маска. Обычно стандартная, называющаяся Доктор Раскин, Великий и Ужасный. Эта маска основана на моих собственных чертах, только слегка шаржированных и подогнанных по фигуре.

Доктор Раскин сдержан, уверен в себе и профессионален во всех своих проявлениях (аллилуйя!) Невербальные проявления сочувствия (с вербальными проявлениями эмоций у него врожденная напряженка) и юмор (extra dry) используются в точных дозах в стратегических пунктах; демонстрируется готовность обсудить с пациентом и родственниками план лечения и альтернативы, но никакого самоуправства допущено не будет. И самое главное – Доктор Раскин знает в мельчайших технологических деталях, что, когда и как именно должно будет сделано для больного, и позаботится, чтобы это было таки сделано не больно-то расторопной госпитальной машиной в разумные сроки (без каких либо гарантий результата, ес-с-но).

Но сейчас требуется другая маска. Маска Гусарского Полковника (Гафт; слуга царю, отец солдатам). Каждой маске полагается свой голос, и, слава богу, в отличие от волка из известной сказки, для смены голоса мне не приходится прибегать к услугам кузнеца.

В голосе Полковника особенно хорошо слышен русско-израильский акцент и есть много лязгающих интонаций.

Я посмотрел на пациента сверху вниз, сверху вниз – с высоты своего гусарско-полковничьего роста, всех 165 сантиметров, и спросил:

– Так до какого воинского звания ты дошел?

Он несколько ошалел от такого неожиданного виража, но ответил:

– Noncommissioned officer.

Ну да, прапор по-нашему.

Я ему сказал:

– Ты знаешь, мой чин – капитан. Капитан Армии обороны Израиля в отставке (что на самом деле чистая правда). Я собираюсь злоупотребить моим превосходством в чине (по-английски это звучит так: I gonna pull rank on you). С этого момента ты будешь делать то, что я приказываю, и то, что велят тебе делать медсестры. Ты будешь менять позицию в постели часто и будешь лежать на брюхе столько, сколько выдержишь. Ты будешь есть что дают и пить таблетки. И, что особенно важно, ты выбросишь всю дурь из головы. Это твоя часть работы, остальное мы для тебя сделаем. Team effort! (Работаем командой!) Understood?! (Понял?!)

Пациент сделал попытку распрямить спину (трудно распрямить спину, лежа в больничной койке), втянуть живот (полная неудача) и развернуть носки на ширину ружейного приклада. Слабым голосом он рявкнул:

– Ye-s-s-s, sir!

Я разрешил ему лежать по стойке вольно и ушел.

Верьте или нет, но с этого момента его потребность в дополнительном кислороде пошла резко вниз, и еще через три дня я выписал его домой всего на двух литрах кислорода. Психиатры отпустили его легко, после моей ударной психотерапии им там делать стало нечего.

Из-за вечной спешки мне не удалось выслушать рассказ о том, как когда-то он участвовал в совместных с израильтянами проектах по противоракетной обороне. Ну поди знай…

Никакого научного, или хотя бы рационального объяснения такому чудесному воскрешению мне придумать не удалось. Весьма стройная теория о произошедшей перерегуляции легочного кровообращения под воздействием неизвестно чего была придумана мною, рассказана Жене Пинелису и с позором им отвергнута. Если у кого есть идеи, срочно сообщите.

Искренне ваш,

Доктор Раскин, Великий и Ужасный

Книга странствий

Чикаго, 2003

Город Чикаго, штат Иллинойс. «Грузите меня в “роллс-ройс”, везите меня в Иллинойс» (А. Щербаков). Впрочем, можно и без «роллс-ройса».

Бульвар Голды Меир, угол Калифорнии-стрит. Слева направо: ирландский паб, пакистанский ресторан, магазин русской книги. Дальше следует большая вывеска «Лучшие мозги!», под которой скрывается, однако, не русский ресторан, а студия по изучению английского, математики и абакуса. На другой стороне, напротив, грузинский магазинчик, где Илья Рабинович продает квас, хинкали и маринованные джонджоли, и прямо за ним – непонятное заведение под вывеской «Итальянский экспресс. Спасибо Аллаху».

Это не Чикаго, а Вавилон какой-то. Осталось сесть на берегу реки и запеть…

Приехав в Чикаго, надо идти слушать джаз или блюз. Один раз я, правда, попал впросак и сжег свой драгоценный вечер в расположенном в фешенебельном центре города Доме блюза, где под невыразительные стейки происходит вялая реанимация номеров из джазовой аллеи почетного захоронения.

Но зато в остальные приезды я ходил уже туда, куда ходят чикагские аборигены – те из них, кто любит и понимает джаз. А ходят они в клуб «Грин Милл», куда хаживал в свое время сам Аль Капоне и где тщательно поддерживается плюшево-бронзовый декор тех легендарных времен, а также допускается только обжигающий, пульсирующий, концентрированный до стадии абсолютного спирта джаз в его всяческих современных ипостасях.

В район, где расположен «Грин Милл», во времена Аль Капоне можно было ходить только в сопровождении Филиппа Марлоу или по крайней мере с парой смит-вессонов в подплечных кобурах, но с тех пор народ измельчал, и теперь уже вполне безопасно запарковать машину в одном из ближайших переулков и пройти ножками пять-семь минут до хвоста очереди, клубящейся у входа в этот вертеп.

На воротах стоит белый мужик, который мог бы сыграть без всяких усилий гримера сподвижника Бармалея. Бритый череп, усы, вызывающие в памяти строку о том, как «Климу Ворошилову письмо я написал…». Черная кожаная жилетка на голое, заботливо оттатуированное тело, расписные джинсы, ниспадающие книзу с уровня двух дюймов ниже волосатого пупка, и многочисленные кольца в обоих ушах и на всех десяти пальцах.

Понятно, что внутри никаких свободных мест нет, но происходит некий