– Мне никогда не нравилось мое имя, – говорила поэтесса, – Настя, Настюша... Нет. Мне нравились Марта, Майя, Эсфирь. Или вот прекрасное имя – Муза... Даже не знаю, почему меня так назвали?

Ася говорила, что сбежала от публики... Поклонники, читатели, несчастная любовь, разбитые мужские сердца и преданный муж, который требовал жареной курицы и детей. Ася не могла ему дать ни первого, ни второго. Готовить она не умела и рожать не могла. «Пустоцвет», – говорила она о себе. В селе считали, что муж ее бросил именно из-за этого.

Она совершенно не походила ни на поэтессу, ни на фам фаталь, ни даже на музу. Обычная пожилая сельская женщина. В вечном, стиравшемся дважды в год теплом махровом халате – Ася все время мерзла, – который еле запахивался на бесформенном теле, весившем больше центнера. Ходить поэтессе было тяжело – ноги отекли и стали «слоновьи». Себя обслужить она еще кое-как могла, но постирать, дойти до магазина – уже нет.

Ася зачесывала седые пряди старой дешевой мужской расческой – уже даже не пряди, а старческий пух, высоко, на макушку. И делала гимнастическую дулю. А по затылку рассыпала невидимки, удерживающие слишком мягкие и непослушные, как у младенцев, волосы. На тонких морщинистых веках она рисовала внушительные стрелки послюнявленным черным карандашом.

Когда было нежарко, она выходила во двор – посидеть на лавочке. Выходила неизменно с ручкой и ученической тетрадкой в клетку. Говорила, что на солнце ей всегда «пишется». Строчки шли размашисто, налезали одна на другую – поэтесса плохо видела и забывала очки.

Мы с бабушкой навещали ее раз или два в неделю – послушать и оценить написанное. Обратиться к кому-то другому Ася не могла. Соседки порусски понимали плохо, тем более поэтические строфы. На самом деле бабушка ходила ее проведать и помыть, но говорила, что ходит «послушать новое», чтобы не обидеть подругу с ранимой, как у всех творческих людей, психикой.

«Большую мойку» устраивали раз в десять дней. Нужно было нагреть несколько ведер воды, поставить большую железную ванну. На дно положить полотенце, чтобы Ася не упала. Бабушка до красноты терла поэтессу жесткой мочалкой – другой Ася не признавала, веря в омолаживающий эффект, растирала маленький горбик на шее – отложение солей. Ася послушно прижимала подбородок к груди.

После помывки нужно было вытереть всю воду с пола, переодеть поэтессу в чистое и постирать накопившееся грязное белье. И только после этого мы усаживались за стол, Ася доставала листы и читала. Бабушка слушала. Ася была совершенно счастлива и смотрела на нее глазами ребенка, который ждет, что мама похвалит его за аппликацию.

– Нет, нет. Не говори сразу. Подумай, – махала руками поэтесса, когда бабушка открывала рот, чтобы что-то сказать. Бабушка послушно замолкала и теребила салфетку на столе.

– Ну? – призывала к ответу Ася после выдержанной паузы.

– Мне нравится, – отвечала бабушка.

– Правда? Правда? – Поэтесса даже краснела от удовольствия. – Мне это удалось! Сила, ветер... Да? Ты почувствовала?

Ася писала четверостишия о природе: Прилетели птички, Разные синички, Весна стучит к нам в горницу, И радуются птички.

Здравствуй, осень моя золотая, Красных листьев кружит хоровод, Такую красоту не обнимешь сразу, И ручьев закружит водоворот. Второй ее излюбленной темой была профессиональная невостребованность или, наоборот, востребованность героя...

Всю жизнь ты посвятила педагогике, А она, неблагодарная, Погубила тебя, вне логики.

Ты спасал людей, как медик, Трогал живые сердца. А теперь ты прозябаешь, как отшельник, И нет той бутылке конца. Бабушка одобрительно кивала. Ася шла пятнами и суетливо добавляла, что над этой рифмой нужно еще поработать, а в этом четверостишии не все гладко. Бабушка опять кивала. Ася встряхивала головой, как будто убирая за спину волосы. Видимо, в молодости у нее были роскошные локоны. Волосы выпали, а жест остался. Она мечтала о творческом вечере. На сцене местного ДК. Каждый наш приход они с бабушкой обсуждали сценарий – кто должен сказать приветственное слово, кто выступит сначала, кто потом, как назвать вечер, какие четверостишия читать, в какой последовательности...

– Бабушка, она не умеет стихи писать, – сказала я однажды по дороге домой.

– Я знаю, – ответила бабушка.

– А почему ты ей врешь и поддакиваешь? Да еще и вечер устраиваешь? – аж задохнулась я от возмущения.

– А я и не устраиваю. Я говорю с ней об этом. Ей этого достаточно.

– Почему ты не скажешь, что у нее плохие стихи? Почему мы должны к ней ходить? Я не хочу. Почему ты вообще с ней дружишь?

– Машенька, тетя Ася – пожилой одинокий человек.

– А как же ее поклонники? Почитатели таланта? – съязвила я. – Пусть они к ней ходят, а я больше не пойду.

– Пойдешь и будешь слушать, – вдруг строго сказала бабушка.

– Не пойду, – заявила я.

Бабушка вздохнула. Она знала, что когда я упиралась, мне нужно было объяснить ситуацию. Только так меня можно было в чем-то убедить.

– Машенька, послушай. То, что тетя Ася говорит, – это ее фантазии. Ее убежище. Ее спасение. Понимаешь?

– Не-а.

– Родители тети Аси умерли в концлагере. Ее мужа репрессировали и расстреляли. Она ждала ребенка. Ребеночек родился мертвым. Больше у нее никого не было. Она приехала сюда. И придумала себе другую жизнь, чтобы не сойти с ума от воспоминаний. А потом поверила в то, что придумала.

– Что такое концлагерь? Что такое репрессировали? – спросила я.

Бабушка тяжело вздохнула и не ответила.

В типографии районной газеты бабушка, пользуясь служебным положением, напечатала три экземпляра тоненькой брошюрки – сборник Асиных стихов. Назвала его «Рифма жизни». Брошюру подарила Асе на день рождения. На первой странице сборника бабушка поставила посвящение родителям Аси с их фотографией. Видимо, свадебной. Они сидят рядом, склонив друг к другу головы.

На следующей странице бабушка поставила парадное фото автора и официальную биографию. Ася, как я прочитала, была почти отличницей (с одной четверкой по математике), членом совета дружины и победительницей школьного соревнования по метанию гранаты. Поступила в пединститут, который окончила с красным дипломом. По распределению уехала в село в Иркутской области, где работала учительницей младших классов.

Потом провал в данных и заключительная строчка – Анастасия Михайловна с детства любила писать стихи, а за школьные сочинения получала только пятерки.

Ася листала брошюрку и плакала. То есть не плакала – у нее просто ручьями текли слезы. Она обняла бабушку и долго ее не отпускала. Потом схватила меня и прижала к груди. Я пыталась вывернуться – от халата пахло старостью.

– Я хочу тебя попросить, – сказала наконец она.

– Да... – ответила бабушка. Обычно Ася так начинала разговор, когда хотела попросить достать ей в магазине хну для волос.