Ожидание жениха – это время для размышления. Да, решение принято, согласие дано, но что мешает ей передумать? Однако, видимо, на этот раз все серьезно.

Жених и невеста

Гумилев тоже имел возможность обдумать серьезность шага: его путешествие заняло два месяца – декабрь и январь. Египет, Абиссиния. Из Джибути Гумилев пишет Брюсову: «Завтра еду в глубь страны, по направленью к Адис-Абебе, столице Менелика. По дороге буду охотиться. Здесь уже есть все, до львов и слонов включительно. Солнце палит немилосердно, негры голые. Настоящая Африка. Пишу стихи, но мало. Глупею по мере того, как чернею, а чернею я с каждым часом. Но впечатлений масса. Хватит на две книги стихов. Если меня не съедят, я вернусь в конце января».

До Аддис-Абебы он так и не добрался в эту поездку. И хотя к концу путешествия Гумилев обгорел, глаз его воспалился от солнца, болела нога, придавленная упавшим мулом, он был счастлив. «Мне кажется, – признавался он в письме М. Кузмину, – что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом».

Путешествие, как всегда, подействовало на него освежающе. 2 февраля 1910 года Гумилев уже в Киеве, навещает невесту. Возможно, укрепляется и в собственном решении. Надо сказать, что в то время Гумилев увлекался падчерицей В. И. Иванова В. К. Шварсалон и писал ей из Африки, а осенью 1909 года, когда развивался роман с Дмитриевой, он заинтересовался и художницей Н. С. Войтинской. Из Киева Гумилев отправился домой. В Царское Село он прибыл 5 февраля, а на другой день скоропостижно скончался его отец, Степан Яковлевич.

Отец болел давно, он страдал ревматизмом и в последнее время был буквально прикован к постели. Семья бодрилась, старалась не поддаваться унынию и поддерживала в доме жизнерадостные настроения. Отношения с отцом у Николая Степановича сложились непростые. Отец, очевидно, был недоволен образом жизни младшего сына, выбором его деятельности. Как все родители, он хотел, чтобы у Коли было приличное образование, дающее возможность получить хорошее место. Поэтому настаивал, чтобы сын поступил в университет на юридический. Гумилев подчинился, но посещал занятия от случая к случаю, а с августа 1909-го уже числился на историко-филологическом факультете. Однако совсем оставить университет не смел, не хотел ссоры с отцом.

Смерть Степана Яковлевича не была внезапной и неожиданной, он долго болел. Однако это ощутимая утрата. Еще одна потеря ожидала Гумилева по возвращении из Африки. Отправляясь в путешествие, он, скорее всего, не знал, что 30 ноября на Царскосельском вокзале от сердечного приступа скончался его любимый учитель И. Ф. Анненский.

Известие о кончине Анненского, смерть отца обрушились на поэта после счастливых дней путешествия и, очевидно, заставили задуматься о многом. Безусловно, потери болезненные. Теперь он единственный мужчина в доме (брат с женой живут отдельно), других не осталось, кроме мальчика-племянника Коли-маленького.

Памяти Анненского посвящен № 4 журнала «Аполлон», это та скромная дань, которую принесли умершему поэту его товарищи.

На масленицу в Петербург приехала Анна. Она гостила несколько дней. Остановилась, как она вспоминала, «у отца на Жуковской». Сразу пошла к подруге Валерии Срезневской. О предстоящем браке говорила вскользь. Возможно, Аня волновалась и переживала, но давно привыкла скрывать свои чувства, даже в беседе с подругой.

И конечно, встретилась с женихом. Возможно, именно тогда он подарил ей сборник «Романтические цветы», если судить по надписи на книге: «Моей прелестной царице и невесте как предсвадебный подарок предлагаю эту книгу. Н. Гумилев».

25 февраля сходили в Русский музей. И там, в Брюлловском зале, Гумилев показал Анне корректуру посмертного сборника И. Анненского «Кипарисовый ларец». Она была поражена стихами и читала их, забыв обо всем на свете. По ее признанию, в тот момент она «что-то поняла в поэзии». Этот важный для нарождающегося поэта день Ахматова всю жизнь будет помнить. С этой книгой она увязывала свое поэтическое рождение, своего рода творческий переворот.

26 февраля она была приглашена в гости к Гумилевым, на «смотрины». Время для них было не совсем подходящим. В доме траур, куда торопиться? Николай занял кабинет отца, но почему так поспешно? Анна Ивановна жаловалась на него невестке. А он готовился к приезду Анны, волновался…

Выбор Николая не одобряют. Все помнят горе-хозяйку Инну «Несуразмовну» и ее строптивую, независимую, избалованную дочь Анну. Даже прислуга занята пересудами по поводу предстоящего мезальянса. Коля – первый жених в Царском, а невеста – горбоносая, худая, что он в ней нашел? В доме почитали мать Гумилева, Анну Ивановну, хорошую хозяйку.

Вот другая Анна Андреевна, жена Дмитрия, была из партии царскосёлов, «мещанка», как ее назовет Ахматова. Ей и жаловалась свекровь на поведение младшего сына. Словом, прием невесты ожидался не самый доброжелательный. А Гумилев ждал…

Анна ехала в Царское Село в одном вагоне с «аполлоновцами», которые тоже направлялись к Гумилевым. Николай встретил всех на вокзале, отправил друзей к себе домой, а сам повез Анну, находившуюся под впечатлением от стихов Анненского, на кладбище, на могилу поэта. Ему необходимо было понять: ничего не изменилось? Все остается в силе?

Когда они вернулись с кладбища, Николай Степанович представил Анну своим друзьям-аполлоновцам, но не обозначил ее статуса. Очевидно, не получил подтверждения от скованной, сдержанной невесты.

Анна Ивановна могла еще помнить обиды, нанесенные сыну этой странной девицей. Она могла знать и о его попытках самоубийства, связанных с ее отказами. А что такое для матери, когда сын хочет лишить себя жизни, которую она ему дала? И можно предположить отношение Анны Ивановны к этой жестокосердной особе. Так что прием был, видимо, оказан соответственный.

А как себя чувствовала Анна среди петербургской богемы, аполлоновцев? Здесь были М. Кузмин, В. Э. Мейерхольд, Е. Зноско-Боровский и другие. У них свой мир, свои темы для бесед, живое дело, объединяющее их. Что гадать, Анна почувствовала себя непоправимо чужой и в этом доме, и в этом обществе. Никто, конечно, явно не выражал недовольства или неприязни, но чуткая Анна не могла не ощутить их истинное отношение.

Уезжая на следующий день домой, Аня выразила свое впечатление от «смотрин» в записке к подруге Вале: «Птица моя, – сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Валя моя, если бы я умела плакать. Аня». Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь ее пожалел, это так простительно.

Обидой, унижением и неразделимым одиночеством веет от этой записки молодой двадцатилетней женщины, невесты. Что же Гумилев? Неужели он не почувствовал ее настроения, не поддержал? Он всегда ей верил, видя в ней значительную личность, но она была женщина. Хрупкая, беззащитная при все своей язвительности и строптивости.