Сняла пальто, не зажигая света в комнате,разобрала постель, легла и натянула одеяло на голову. Свет в прихожей оставилавключенным. Я боялась, что не смогу уснуть, но заснула, кажется, мгновенно. Вту ночь мне снился сон, который уже давно не приходил ко мне и который, как мнекаралось, я успела забыть. Жаркий летний день, деревенский пруд, стайкаребятишек плещется возле берега. Вон та маленькая девочка — это я. На мнежелтые трусики и резиновая шапочка. Она мне очень нравилась, я всегда надевалаее, когда шла купаться, хотя волосы все равно намокали. Я старательно собиралаволосы в пучок и натягивала шапочку. Из-за этой шапочки я казалась себе оченьвзрослой. Может, потому, что у моей двоюродной сестры была точно такая же, аона уже большая девочка. Мальчишки катят к воде камеру, так накачаннуювоздухом, что она не проминается под руками. Камера падает в воду, брызгиразлетаются во все стороны. Дети визжат, отворачиваясь, закрывая лицахуденькими загорелыми до черноты руками. Потом залезают на камеру, толкаясь,пихаясь, сбрасывая друг друга, весело визжат. В конце концов их остаетсячетверо — двое мальчишек и две девочки, одна с косичками, другая в зеленойшапочке. Они садятся поудобнее, свесив ноги, отчаянно колотят ими по воде,камера с детьми все дальше и дальше уплывает от берега. Мне, не той маленькойдевочке, а сегодняшней, взрослой, становится горько, потому что я знаю, чтобудет дальше. Вот спрыгнул один мальчишка, потом второй, они наперегонки плывутк берегу. «А ты плавать не умеешь», — слышу я насмешливый голос девочки скосичками. «Это ты не умеешь». — «Я умею, а ты нет». Я встаю начетвереньки и отважно бросаюсь в воду. Девочка с косичками, не удержавшись,тоже падает в воду, камера от толчка переворачивается и задевает ее по голове,девочка исчезает под водой, но та, другая, в зеленой шапочке, этого не видит.Вытянув шею и отчаянно колотя руками по воде, она плывет к берегу, счастливокрича: «Попробуй догони». Но та, вторая, ее не слышит. Раскинув руки, онамедленно опускается на дно. Сквозь зеленоватую воду я вижу ее лицо, еераскинутые руки, открытый рот. Я хочу крикнуть: «Помогите!», кричу, но меняникто не слышит, невозможно докричаться до прошлого.

Дети, там, на берегу, ничего не замечают,мальчишки спорят, кому плыть за камерой, а девочка в зеленой шапке, довольная,гордая своей победой, бежит по тропинке, размахивая руками: «Не догонишь, недогонишь».

Я проснулась от собственного крика. Вскочила ибыстро огляделась. В прихожей горит свет, за окном ночь. Это просто кошмарныйсон. Ничего нет. И никогда не было. То есть этот сон снился мне и раньше,теперь я совершенно отчетливо вспомнила. И сам сон, и как я просыпалась сзалитым слезами лицом, а мама, обняв меня, шептала: «Не бойся, это тебеприснилось». А сон приходил вновь и вновь. Мама повела меня к врачу. Седыеволосы выбивались из-под белой шапочки, женщина казалась мне старой и оченьстрогой, хотя говорила со мной, ласково улыбаясь. Голос ее звучал тихо,успокаивающе. «Снов не надо бояться, деточка».

Сколько лет мне тогда было? Пять, шесть? Явдруг очень отчетливо представила лицо утонувшей девочки. Две косы, банты вечноразвязываются, и красные ленты болтаются за ее спиной. «Ты — Улька-зверулька!»— кричит она, и это кажется мне невероятно обидным, слезы душат, я сжимаюкулаки, крича в ответ; «А ты, а ты…», и ничего не могу придумать.«Ленка-пенка», — наконец озаряет меня, я вытираю слезы, довольная собой.«А тебя зовут, как старенькую бабушку!» — кричит она. В ее устах мое имя какоскорбление, и я опять начинаю реветь, потому что «Лена» звучит совершеннообыкновенно, вызывая у меня страшную зависть к обладательнице этого имени.

— Ее звали Лена, — пробормотала я,нащупав ногами тапочки. Я сидела, опершись ладонями в колени, сердце бешеностучало, я слышала звук своего дыхания, тяжелого, с хрипом, и вдруг точно ветерпрошел по комнате, касаясь моих плеч, а меня сковал ужас, я отчетливо ощущалачье-то присутствие, я не могла этого объяснить, но точно знала, что рядомкто-то есть, незримый, но всевидящий. Я сцепила зубы и замерла, боясь, чтозакричу от ужаса. Я знала, что крик не поможет, зажмурилась, сжалась в комок.

Не помню, сколько я так сидела, небо за окномначало сереть, я смогла глубоко вздохнуть и подняться. Включила свет,убежденная, что это не поможет справиться со страхом, в темноте или при свете,он рядом. Нечто, не поддающееся определению, то, чему не было слова в привычномязыке. Может быть, Азазель? Пожалуй, я даже была готова смириться с егоприсутствием, не это меня сейчас волновало.

Я достала из шкафа альбом со своими детскимифотографиями. Вот мне три года. В то лето мы ездили в Евпаторию. Ботаническийсад, кусты роз… опять море. Так, это уже следующий год, мое четырехлетие. Новогоднийутренник в детском садике. День рождения двоюродной сестры, мой день рождения,опять утренник. А вот летние фотографии, под ними подпись «Геленджик» и дата.Здесь мне уже шесть лет. Каждое лето мы ездили куда-то отдыхать, и после каждойтакой поездки непременно оставались фотографии. Я пролистала альбом до конца.Вот здесь я уже в третьем классе, прекрасно помню эту поездку в Судак. Толькона память об одном лете не осталось фотографий, лето, когда мне исполнилосьпять лет. Я проверила другие альбомы, хотя прекрасно знала, что, если быкакие-то фотографии остались, они были бы в первом альбоме. Моя мама отличаласьневероятной аккуратностью, все было разложено по годам и подписано. Я вновьвернулась к первому альбому. Лето, новогодние утренники, день рождения, а вотмы на даче у моей тетки, желтая листва, трехколесный велосипед. Велосипед мнекупил папа, когда я пошла в подготовительную группу детского сада, то естьздесь мне уже шесть лет. Выходит, мама все же перепутала фотографии, эти должныбыть после Геленджика. Я аккуратно вынула верхнюю. Фотографии явно переставлялиместами. А вот и подпись, тщательно зачеркнутая. Три фотографии зачем-топоменяли местами. Или те, что были здесь, убрали, а на их место определилисделанные годом позже?