— Соберись, тварь, — брезгливо поморщилсяСмолин. — И слушай сюда. Я тебе буду задавать вопросы, а ты будешьотвечать, сука, как на исповеди. Усек?

— Я… Они…

— Помолчи пока, — сказал Смолин. — Рассмотримпока варианты на будущее, в том числе и ближайшее. Самый простой — дать тебесейчас под дых легонечко, чтобы барахтаться не смог, окунуть головой в ручей иподержать, пока не захлебнешься. Бросить тут же с вывернутыми карманами иуехать. Ну кто нас искать будет? Если что, доказательств никаких, у нас сейчасс полдюжины свидетелей, что все мы трое водочку жрем на даче в компаниилегкомысленных девочек… Дешево и сердито. Буль-буль. Был человек, и нетчеловека.

Маевский издал неописуемый звук, инстинктивно попробовалвырваться, но Шварц держал крепко.

— Это — смертоубийственный вариант, — сказалСмолин. — На случай, если мы все же решим не пачкаться мокрухой, естьвторой вариант, без трупов, зато, пожалуй, гораздо более жуткий… Одинзвонок… — Он двумя пальцами достал телефон из нагрудного кармана джинсовойкуртки, повертел его и спрятал обратно. — Один звонок — и уже через паруминут в районное УВД прибежит девочка, вся в слезах, в одежонке порванной,кинет заяву, что буквально вот только что некий гражданин Маевский ее изнасиловатьпытался прямо у себя на дому. Ты ж один живешь, козел, квартирку сроду насигнализацию не ставил. Пока мы сюда ехали, хатку твою аккуратно отмычкойвскрыли и под кровать девочкину заколку кинули, пару пуговиц от блузочки, ещевсякие мелочи… Алиби у тебя конечно же не имеется. Мы, все трое, ежели что,будем категорически отрицать, что ты в это время с нами общался под яснойлуной. И закроют тебя в камеру, когда еще полночь не пробьет. Летягин тебя,может, и вытащит — но когда это еще будет. День другой на нарах прокантуешься.

Глыба охотно подхватил:

— А в камере таких, как ты, на дух не переносят. Рачкомустановят и очко раздолбают в самоварную трубу. Вынесут тебя оттуда с дранойзадницей… Ты меня слушай, я на нарах чалился, еще когда твои папка с мамкой решали,мастерить тебя или в презике в мусорное ведро выкинуть… Точно тебе говорю, очкопорвут качественно…

— Ты его слушай, — серьезно сказал Смолин. —Он дело знает. Девочка молоденькая, из приличной семьи, умница, красавица,спортсменка, разве что не комсомолка, на первом курсе универа… Есть у менятакая девочка для деликатных поручений, современный ребенок, за хорошие бабки ине такое устроит…

Шварц загоготал:

— В общем, при любом раскладе жопу тебе зашивать будутдолго… Стукач поганый, сука…

Смолин безмятежно продолжал:

— И наконец, третий вариант, самый, можно сказать,бескровный, но для тебя, скотина, пожалуй, самый и убийственный. Не буду я тебяни мочить, ни подставлять. Всего-навсего завтра же пущу эту информацию в народ.Благо это не клевета, а доподлинная правда. Расскажу, как я решил тебяпроверить, и чем дело кончилось. Последствия представляешь? Пальцем тебя никтоне тронет, даже в харю не плюнут… но ни один нормальный человек больше с тобойне будет вести никаких дел, тем более что от тебя и допрежь особой прибыли небыло, так, по мелочам… Сам понимаешь, новость эта моментально разлетится нетолько по Шантарску, но и по всей сети. Ну и куда ты после этого? Когда всясистема и все клиенты будут знать, что ты — стукачок? Пыль с диплома сдуешь ипойдешь в школу детишек таблице умножения учить? А куда ж еще? Но ты ж,козлина, на бюджетную копеечку жить не сможешь, ты на нее и не жилникогда… — он произнес небрежно. — Отпусти его, Шварц, куда он,паскуда, денется… В сопки рванет — я девочке тут же звякну… И дома его ужеждать будут товарищи в сером…

Шварц отпустил пленника, отступил на шажок, отряхивая руки.Глыба, по-прежнему поигрывая выкидухой, предложил:

— Ну, давай, дерни в чащобу. Чтоб я тебя поймал иобрезание сделал не хуже, чем в синагоге…

С первого взгляда было ясно, что разоблаченный стукачокбежать, равно как и сопротивляться иным образом, не намерен. Пребывает сейчас вполуразобранном состоянии, ноги едва держат, колотун бьет…

Ничего похожего на жалость Смолин не чувствовал: нуразумеется, принудили-запугали-приневолили, как же иначе… но после того, какэтот приневоленный тебя пытался сдать на нары, сочувствовать его нелегкойсудьбине как-то не тянет. Всех гнули, да не все гнулись…

— И последний вариант, — сказал Смолинжестко. — Все обойдется. Все забудем… на определенных условиях. Ты,конечно, поначалу ломался, как школьница перед азербайджанцем: не хочу, небуду, сроду этого не делала…

— Дядя Вася! — вскрикнул Маевский. — Ты бызнал, как там прессовали…

Переглянувшись с Глыбой, Смолин искренне расхохотался.

— Да ну? — дурашливо воскликнул он. —Прессовали? Ужас какой! Знаю, милый, знаю не понаслышке… А у этогодядьки, — он кивнул на Глыбу, — судимостей и допросов и вовсе… Какблох на барбоске… Только отчего-то не скурвились…

— Да вы б знали…

— Брось, — поморщился Смолин. — Плавали —знаем… Ну конечно, мальчика из интеллигентной семьи, отроду не привлекавшегося,даже в армии не служившего, они колонули, как сухое полено… Пресс-хатой созлобными козлодерами пугали, ага? Живописно повествовали, как тяжко жить назоне, где такого, как ты, моментально под нижние нары определят? Да ладно,избавь от подробностей, я прекрасно могу представить эту картинку…

— Ну а что мне было делать? — огрызнулся Маевский.

— Действительно, — сказал Смолин. — Ну чтотут делать? Только лишь ссучиваться… Знаешь, в чем твоя беда? Ты ремесло себевыбрал не по зубам. Нормальный антиквар всегда должен быть психологически готовк тому, что его станут мотать, — и держаться соответственно. Гнут толькотех, кто готов прогнуться, старая житейская истина…

— Д-дядя Вася! — чуть ли не рыдающим голосомвоззвал Маевский. — Я же… они же… вынудили!

— Ясен пень, — сказал Смолин. — Не такая ужты паскуда, чтобы добровольно в стукачи записываться… Ну и что? Что это меняет?Я ведь мог, не приведи господи, из-за тебя и всерьез сесть… Ты меня десять летзнаешь. Я добрый? Я гуманный? Я подлости прощаю?

— Мочить его, конечно, не стоит, — раздумчивопроизнес Шварц. — А вот в СИЗО определить, чтоб его там опетушили — будетсамое то. И моральное удовлетворение получим, и от стукача избавимся…

— Мужики…

— Мужики пашенку пашут, — хмуро сказалСмолин. — Ладно, слушай внимательно, козлина. Хочешь, чтобы я тебяпростил? Хочешь, чтобы ничего как бы и не было? Ух ты, как закивал — головавот-вот отвалится… Ну вот тебе приговор благородного сообщества. Жить нормальнобудешь, если станешь ходить по струночке. Киваем снова… Хватит, смотретьстрашно. А ходить по струночке означает в том числе, что дяде Васе ты будешьисповедоваться, как не всякий попу согласится… Усек?

— Дядя Вася, да я…