Тут только болван встрепенулся: но это была не тревога, а,по голосу понятно, не более чем изумление:

— Дядя Вася, ты куда? Тут домов никаких нет. Километрачерез три колея в сопки упирается, с трудом и развернешься… Мы сюда телок нашашлыки возили, я знаю…

— Серьезно? — спросил Смолин спокойно. — Надоже, интересно-то как…

И прибавил газку — сейчас, на исходе лета, дорога все жепозволяла выжимать на ней и шестьдесят, это потом, с дождями, тут будет невестьчто…

— Дядя Вася!

Смолин, не отвечая, катил себе по колее с приличнойскоростью. Далеко впереди в свете фар блеснула черным лаком «Целика» Шварца,стоявшая носом к ним.

— Да куда едем? — вовсе уж недоуменно воскликнулЛеша.

Сидевший сзади Глыба нагнулся к нему, хмыкнул и сообщилнехорошим тоном:

— Мы-то знаем, куда едем, а вот тебя, зараза, этоволновать не должно. Приехал ты уже, сучонок…

Увидев нетерпеливо расхаживавшегося рядом с тачкой Шварца(даже в темноте не пожелавшего расстаться с терминаторскими черными очками),Смолин еще прибавил газку, в хорошем стиле, с визгом тормозов, выскочил назаросшую высокой жесткой травой обочину, развернул джип под углом к Шварцевскоймашине, выключил мотор и скучным голосом сообщил:

— Вылазь, сучий потрох, приехали…

Выскочил первым. Шварц, присмотревшись к «паджерику», рванулдверцу с Лешиной стороны и кратко распорядился:

— Вытряхивайся, гнида.

Видя, что тот медлит, ухватил его за куртку и выдернул измашины, как редиску из грядки. Едва поставив на ноги, ловко сбил подножкой илегонечко проехался ребрами ладоней по ушам — психологического воздействия ради.

Все трое без лишней спешки окружили собрата по антикварномуремеслу. Тот так и сидел на пятой точке, шипя и охая от боли. Недоуменновозопил:

— Охренели, что ли?

— Подними его, — сказал Смолин. Шварц одним рывкомвздернул Лешу на ноги и не особенно деликатно прислонил спиной к джипу.

Стояла безмятежная, идиллическая, приятно пахнущая сосновымбором тишина. Справа был крутой откос, заросший пожилым сосняком, впередиметрах в двадцати журчала Собачья речка — собственно, ручей метров десятишириной, а сразу же за ним дымился такой же откос, покрытый еще более густымлесом. От деревни они сейчас находились километрах в двух: хоть во всю глоткуори, не услышат, а и услышат, так подумают, что это снова городская молодежьдуркует, выбравшись на непритязательный пикник…

— Нет, ну что такое… — воззвал Леша, коего Шварцвсе еще держал ручищей за глотку.

— Полотно на историческую тему, — сказалСмолин. — «Допрос провокатора подпольщиками». Вроде бы имеется подобныйсюжет в героико-революционной живописи, а если и нет — хрен с ним, перебьемся…

— Вася, что ты с ним цацкаешься? — недовольносказал Глыба. — Дай-ка я ему по организму залеплю, чтобы видел ситуацию…

— Не надо, — серьезно сказал Смолин. —Синяки, ежели что, нам совершенно ни к чему.

— Да вы что, охренели совсем? — взвыл Леша,которым циничный Шварц вытирал пыль с джипа. — Что за дела?

— Я же сказал, чадушко, — усмехнулсяСмолин. — Допрос провокатора, то бишь стукача ментовского… Ладно, не будемтянуть кота за яйца… Ты зачем, выблядок, меня Летягину заложил? Во сколько якатану продаю, кому и где…

— Я-то тут при чем? Врубель растрепал, сам говорил, унего опять полон магазин неизвестно кого…

Высоко над лесом стояла полная беловато-желтая луна, светлобыло, хоть иголки собирай, и Смолин прекрасно рассмотрел, как забегали глазки уЛеши. А что голос предательски дрожал, сразу было слышно… Смолин сказал, всетак же усмехаясь:

— Я вообще-то не против высшего образования, делополезное… но не всякому. Вот мы трое, здесь присутствующие, высшим образованиемнисколечко не отягощены — и не мешает как-то… А у тебя диплом за душой славногонашего пединститута — и все равно дурак дураком… — Он придвинулся совсемблизко и продолжал с неприкрытой издевкой: — Купился на простейший финт,придурок… Проверка была такая, понял? Про катану я говорил только тебе, ясно?Тебе одному. Я же не идиот, чтобы в нынешних трудных условиях трепать направо иналево, что буду толкать холодняк в двух шагах от областного УВД… Ну, дошло дотебя? Это была подстава, и ты купился, а за тобой и гражданин майор, чтоб емусто лет подполковника не видеть… Одному тебе я эту лажу преподнес. Междупрочим, не было никакой катаны, а была обыкновенная бутафорка из «Каравеллы».Иначе почему, по-твоему, я сейчас на свободе хожу, а не юрсы в СИЗО полируюжопой?

— Да я ничего…

— Ты что, совсем дурак? — брезгливо поморщилсяСмолин. — Тебе русским языком объясняют: вся эта история с катаной былавыдумана исключительно, чтобы тебя проверить… Или тебе в магазин микрофоновнатолкали? Вот уж чему в жизни не поверю, у нас Шантарск, а не Чикаго и даже неМосква. Ну откуда у Летягина микрофоны? Смех один… Ну что молчишь? Хрюкничто-нибудь. Попроси жизнь молодую не губить. Про детишек малых вякни, нажалость бей… а впрочем, откуда у тебя детишки и законная жена? Нету. А все твоидевки тебя забудут уже через сутки…

Он присмотрелся. Маевского самым натуральным образомколотила крупная дрожь, он молчал, только таращился на них с несказаннымужасом. Только теперь в полной мере осознал, надо полагать, что оказался вбезлюдном месте с тремя субъектами, как-то не замеченными ни разу в слюнявомгуманизме и лишней доверчивости…

Вставши рядом со Смолиным, Глыба поводил перед лицомостолбеневшего стукача выкидушкой с узеньким сверкающим лезвием, напоминавшимскорее шило, поинтересовался лениво:

— Слышал когда-нибудь, козлик, как на правильной зонестукача критикуют? И с чего начинают?

Вроде и ласково он говорил, но от такой ласковости у клиенталедяные мураши должны были целой ордой по спине ползать.

— Ну, в общем, так, — сказал Смолин. —Рассусоливать не надо. Примем за доказанное, что ты меня заложил. В полномсоответствии с романом братьев Швайнеров: сдается мне, мил человек, что тыстукачок будешь… Да нет, какое там «сдается». Точно установлено следственнымэкспериментом… Шварц, он в штаны еще не наделал? У меня насморк что-то,прохватило…

— Да не похоже пока, — сказал Шварц, шумно потянуввоздух носом.

— Обделается еще, — с той же ласковой угрозойпообещал Глыба. — Толковище-то всерьез и не начинали еще, все у козлавпереди.

— В общем, запоролся ты, Лешенька, — сказалСмолин. — Ну, не молчи! Обоснуй, почему мы тебе не должны яйцы отрезать?

Со звуком, напоминающим жалобный всхлип, Маевский наконец-торазинул рот:

— Я… Я не нарочно… Они… Я…

И замолчал, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого.