среди юной аристократии, ваш род только-только встал на ноги. И этого всего вы можете лишиться, если рухнет ваша репутация порядочного предпринимателя. За ней в преисподнюю полетит и престиж честного дворянин, и уважение общества — это я сейчас не про столичный свет, а про всех дворян. Всех-всех, в том числе и про вашего сюзерна. Волконский не захочет привечать токсичного юношу, уж поверьте. Я хорошо знаю Аркадия.

Надо что-то, наверное, сказать.

— Вы сказали, что разница в производстве моих ПуДов и слоноходов…

— Танкоходов! — взвизгивает китаец.

— Да, их, — киваю. — Разница — несколько месяцев. Но это очень мало, чтобы перенять полностью технологии ПуДов и воспроизвести их с ноля. Не зная ничего, не имея понимающих специалистов.

— Мы были первые! — машет рукой старик Дусю. — Мы соорудили «Стального тигра», а вы делаете то же самое, только вкривь и вкось. Ваши подделки никуда не годятся в сравнении с истинным оригиналом Поднебесной. Но мы готовы делиться танкоходами с русскими.

— Делиться — это, видимо, продавать? — улыбаюсь. — Но, по-видимому, Армия не хочет их брать, потому что продукция моего рода полностью удовлетворяет ее запросы.

Глаза китайца вспыхивают, напоминая горящие щелки. Верзила делает шаг ко мне. Шея здоровяка раздувается от набранного воздуха.

— Как ты смеешь разговаривать с шиитом Дусю в столь неподобающем тоне?! Ты, судя по всему, обычный мелкий дворянин, а господин Дусю распоряжается землями у реки Хуанхэ. Он равен вашим графам и князьям!

Я вскидываю брови. И где здесь прославленный жесткий этикет Поднебесной? В разговор аристократов смеет влезать простой слуга. Похоже, всё же задам трепку. Для профилактики.

— Чэнь Дусю, ваш пес сейчас ко мне обращался? — добавляю в голос стальные ноты. — Или мне послышалось?

Китаец не успевает ответить.

— В общем, Арсений, предлагаю тебе решить вопрос полюбовно, — Шереметьев берется за вожжи разговора, пока он не перерос в физическую конфронтацию. — Никто вас не оскорбляет, но я уже очень детально описал риски вашей тяжбы с нами. Вы можете продать свои ПуДы нам, можете просто уступить госконтракты.

— Я доведу до своего сюзерена вашу точку зрения, — холодно произношу. — Ему ведь решать, как вы должны знать.

— Волконский спросит тебя насчет ПуДов, — говорит Шереметьев. — Князь уточнит, правда, ли они списаны с танкоходов. От твоего ответа зависит лишь, как долго продлится процесс раскрытия правды. И как болезненно для тебя, заметь.

Мне уже надоело здесь сидеть. Глупые неясные угрозы. Шереметьев что ли вообще не в курсе, что я как бы бог? Тогда это его проблемы.

— Спасибо за разъяснения, Михаил, — я встаю. — Мой сюзерен получит полный ответ, не беспокойтесь. Никто не отступит.

Вот так, больше без всяких Ваших Сиятельств. Пошли они в трясину к болотопсу.

Граф выпадает в осадок, лицо вытягивается. Да и китаец всполошился, кряхтя. Да, мое поведение сейчас даже не невежливость, это прямое оскорбление графу. Ведь я нетитулованный. Но мне плевать. Очень рад буду тому, кто первым оскорбится и накинется. Разворачиваюсь к двери, игнорируя взгляды.

— Как ты смеешь?! — визжит старик Чэнь мне в спину, но, не дождавшись никакого результата, бросает Шереметьеву. — Как он смеет!?

Скрипучий визг старика действует на его телохранителя или поверенного. Верзила бросается ко мне, протягивая пятипалую лопату:

— Стой! Тебя не отпускали!

Даже не оборачиваясь, я делаю тремя пальцами печать «Лезвие». В следующий миг Акура вытягивает из тени голый клинок. Блеск стали, свист рассекаемого воздуха. Так красиво. Так невероятно быстро, словно на ускоренной перемотке. А затем:

— А-А-А-А! — верзила падает на колени, схватившись за обрубленную руку. Отсеченная кисть валяется рядом на ковре. Акуры и след простыл. Вскочившие граф и китаец не успели заметить японку. Я и сам-то лишь успел узреть мелькание ожившей тени, да отсверк света на клинке. Мимолетное мгновение ярости и брызнувшей фонтаном крови.

А верзила продолжает надрываться, уронив квадратную нижнюю челюсть и высунув язык. Не смотрю на «пса». Нет, мой взгляд впивается прямо в ошеломленные глаза графа. Пальцы левой руки же выполняют печать «язык». Вообще это по-японски значит «осел», то есть упрямство, но Акура, молодчинка, смекает русское звучание.

Из тени на полу в челюсть верзиле прилетает рукоятью катаны. С щелчком китаец захлопывает пасть, откусанный кончик язык стреляет на пол.

— М-м-м, — гудит вдобавок онемевший верзила. Он сидит спиной к графу с шиитом, поэтому те не видели удар Акуры. Только упавший на ворс ковра язык.

— Что-что… — бормочет офигевший Чэнь Дусю. — Ванга…как так?

— Ваш пес поплатился за грязные слова, только и всего, — коротко объясняю. — А также за то, что тянул ко мне грязные руки.

Последние мои слова звучат на фоне топота множества ног из коридора. Слишком уж громко кричал Ванга. Дверь распахивается, внутрь вбегают безопасники Шереметьевых. Кучка «костюмов» с автоматами. А за их спинами пищит Ира:

— Сеня! Отец! Да пустите же! — она протискивается между безопасаниками и подбегает ко мне. — Кто напал?! Что случилось, Се…!

— Отойди от него, Ирина! — гаркает Шереметьев, и дочка оторопело слушает. Ее тут же закрывают спинами бойцы, вскинувшие пистолеты и автоматы. Я нахожусь под прицелом десятка стволов. Здесь и пистолет ИЖ-71, и боевой пистолет-пулемет ПП-91 «Кедр», и классический штурмовой АК-96. Кто-то без оружия, Рыкари, видать. Граф-то уж точно может себе позволить четвертый ранг в охране. Ерунда.

— Арсений, ты перешел грань! — рычит граф Михаил. Глаза главы Великого Дома наливаются багровым пламенем. Ах точно, ведь Шереметьевы тоже Ярилы. — Ты ранил слугу моего гостя!

— А я разве не ваш гость? — откровенно насмехаюсь. Да что они мне сделают? Скорее, погорят все вместе с этой замечательной виллой.

— Беркутов! — гремит обозленный граф. — Ты никто! Ты не титулованный! А это слуга шиита Китая!

— Я русский, — хмыкаю. — И мы на Русской земле, где любой местный свинопас главнее чужеземного императора.

— Наглец! — Шереметьев, конечно, еще больше обозлился. — Щенок! Выбирай. Либо тебя здесь на месте изрешетят, либо ты пойдешь на нашу семейную арену, где тебе переломают руки и ноги, но, может быть, шею оставят целой.

Это «может быть» меня позабавило. Конечно, Шереметьеву невыгодно меня ликвидировать. Кто тогда будет сворачивать производство ПуДов? А вот запугать побоями до полусмерти — очень даже. Тем более повод есть.

— У тебя пять секунд! — граф еще и лимитировал свою акцию великой доброты.

— Папа! — надсаживается Ира, упорно закрываемая бойцами. Но такие пышности просто нельзя ничем скрыть. Даже Маска бы с трудом справился. То там, то здесь, но выглядывают прелестные изгибы, маня взгляд. Барышня замечает верзилу, что уносят прибежавшие санитары. А еще ей на глаза попадается отрубленная кисть — ее как раз бросают в переносной холодильник со льдом. —