Это был тот редкий случай, когда все трое сошлись вместе и представилась идеальная возможность сообща накинуться на палача и навсегда с ним разделаться, пусть даже кто-то из них при этом погибнет; однако Оберлус тоже прекрасно это понимал, поэтому внимательно следил за малейшим движением пленников и постоянно держал руку на рукоятке пистолета, готовый выстрелом в упор сразить первого же, кто попытается на него напасть.

Пленников было трое, но даже будь их в десять раз больше, они все равно почувствовали бы себя бессильными, потому что достаточно было только присутствия Игуаны, чтобы их сковал страх; при виде его дьявольского липа они застывали, и им невольно казалось, что глаза его — «единственная приличная черта, коей Господь одарил эдакую образину» — заранее знали, какая мысль промелькнула в их умах.

Поэтому они позволили ему связать их и стали похожи на живые тюки, мучаясь от того, что веревки врезались в тело, и задыхаясь из-за кляпа, потом скатились на дно влажного грота и со слезами на глазах наблюдали, как Оберлус заваливает вход: нигде ни малейшей щелочки, и еще при жизни они оказались погребенными бог знает на сколько времени.

Оберлус, успокоившись после того, как упрятал своих «подданных», обошел весь остров, скрывая следы их присутствия. Вечерело, когда он укрылся в кактусовой поросли на берегу, дожидаясь, когда корабль повернет у западной оконечности острова, войдет прямо в бухту, зарифляя паруса, и станет на якорь в ее тихих и глубоких водах.

Однако, как только из-за западного мыса показался нос корабля и на правом борту возникло гордо и вызывающе выведенное краской название китобойца, Игуана Оберлус почувствовал в груди взрыв ярости, а тело его сотрясла дрожь.

«Мария Александра»!

«Мария Александра», тот самый корабль. На его борту был негр, который обвел его вокруг пальца, прикинувшись «живым мертвецом», старый капитан, приказавший отстегать его плетьми, и команда бесноватых крикунов, которые, развлекаясь, хором вели счет каждому удара кнута. Все они осмелились вернуться на остров, где надругались над ним, Оберлусом, и где он теперь стал полноправным хозяином и единственным королем.

«Мария Александра», матросы которой уничтожили его посадки, разорили пещеры и украли янтарь, отважилась вновь бросить якорь в его водах, и он совершенно отчетливо услышал голос старого капитана, отдающего команды, звон колокола на корме и шлепанье босых ног по выдраенной палубе.

«Мария Александра»!

— Шлюпки на воду!

Скоро они высадятся на берег, утопчут песок, разобьют лагерь и начнут разыскивать его, чтобы вновь ограбить и избить, поскольку они, люди с «Марии Александры», — единственные, кто его знают, кто нисколько не сомневаются в его существовании и кому известно, что здесь, на острове Худ, или Эспаньоле, на самом юге архипелага Очарованные острова, навеки обосновался урод-гарпунщик, прослывший убийцей.

Его первым порывом было броситься бежать, вскарабкаться на вершину утеса, высящегося с наветренной стороны, и спрятаться в своей пещере — там, он был уверен, его никому никогда не отыскать. Однако уже смеркалось, темнота быстро пришла ему на выручку, и он понял, что даже негр Мигель, которому, казалось, было наплевать на мрак и неизвестность, не осмелится сунуться в глубь острова до наступления рассвета.

Только он, Оберлус, узнал бы даже с закрытыми глазами любую тропинку, любую скалу, овраг или пропасть, и на расстоянии десяти метров от границы песчаного берега и света возможных костров ему было нечего опасаться присутствия чужаков. Так что он останется здесь, будет наблюдать из темноты и, возможно, сразит прицельным выстрелом из пистолета ненавистного капитана, а то и самого негра.

Ему в голову пришла отличная идея: убить капитана и бегом скрыться в убежище — пусть завтра матросы обшарят каждый камень на острове в безуспешной попытке его отыскать, может, хоть после этого уразумеют, что нельзя сначала измываться над человеком, а потом возвращаться и безнаказанно его дразнить.

Он ждал, а тем временем у него созревал план мести; время шло, экваториальная ночь, словно хищная птица, набросилась сверху на корабль и островок, а шлюпка так и не отошла от «Марии Александры»; на борту корабля несмело зажглись фонари, и в тихой воде заструились отблески огней.

В тишине раздавались голоса, смех и звяканье тарелок и столовых приборов, на палубе вырисовывались фигуры людей, а с борта помочился юнга, пустив в воду звонкую струю.

Прошло время, ужин закончился, на носу кто-то запел, бренча на расстроенной бандуррии.[6]Вскоре на «Марии Александре» воцарились тишина и покой; фонари постепенно погасли один за другим, остались зажженными только кормовые огни.

К этому времени Оберлус уже догадался, что команда «Марии Александры» вовсе не собирается сходить на берег до наступления рассвета и его просто одурачили. Он вскипел гневом, почувствовав себя обманутым, словно был уверен в том, что они распознали его замысел и спустили шлюпку на воду, чтобы посмеяться над ним, внушив ложную надежду на то, что попадутся в его ловушку.

Они сойдут на берег при свете дня и скопом, прикрывая друг друга, устроят на него облаву по всему острову, чтобы вновь над ним поиздеваться.

Это все те же люди: тот самый капитан, и тот самый негр, и тот самый коротышка боцман, с дьявольской ловкостью орудующий бичом. Это они оставили его в бесчувственном состоянии, избитого и истекающего кровью, на берегу пустынного острова, растоптав его гордость и похитив все ценности, какие у него были.

Это были они, и теперь они позволяли себе нагло издеваться над ним, насмехаясь над его желанием отомстить, просто-напросто заставив его, как дурака, торчать на берегу, в то время как сами преспокойно улеглись спать.

Он представил себе, как они сейчас это обсуждают в матросском кубрике, надеясь, что завтра их ожидает особенный день, совсем не похожий на остальные, однообразные до отчаяния, к каким они давно привыкли.

Выскочить на берег, поохотиться на игуан и черепах, отведать на обед свежего мясца, искупаться на пляже, половить рыбу среди камней и поиздеваться над гадким и отвратительным уродом горбуном — когда еще мог себе это позволить китобой, давно смирившийся с отсутствием каких-либо развлечений, кроме моря под килем или облаков над парусами?

И его, Оберлуса, короля острова Худ и господина всего, что было вокруг, насколько хватало глаз, выбрало жертвой это стадо грязных, золотушного вида особей, наверняка не подозревающих о том, что с того дня, когда они подвергли его избиению, на этом острове много чего произошло.

И много чего еще должно было произойти.

Он прождал еще несколько часов, застыв в неподвижности среди камней, глядя как завороженный на огни «Марии Александры», напоминавшие ему о том, что чужаки все еще здесь, с нетерпением ждут рассвета, часа, когда зазвенит корабельный колокол, возвещая о наступлении дня охоты на человека.