– Мам, я не могу больше говорить, – оглянувшись на Тараса, отчаянно жестикулирующего возле открытого окна, торопливо сказал Влад. – Я завтра вечером позвоню тебе, как только доберусь до бабушки, – пообещал он. – Пока, мам!

– До свидания, сынок, – Вера Ивановна повесила трубку. А Невский, вслед за последним, остававшимся стоять на шухере, «подельником» (остальные, сделав дело, смылись в казарму) метнулся наружу из кабинета командира, не забыв аккуратно прикрыть за собой оконную раму. Так, чтобы Батя не сразу обнаружил, что в его отсутствие здесь были незваные гости.

…Утро выдалось на редкость теплым и ясным для середины ноября в Заполярье. Температура чуть ниже нуля. Низкое оранжевое солнце ярко светило из-за нависающей сопки. Полное отсутствие снега. На плацу перед казармой, где выстроился весь взвод – за исключением тех, кто не стоял в карауле, – серебрился в косых солнечных лучах голубой иней. Голос Бати, слегка отраженный гранитным камнем сопки, а оттого дробящийся, звучал в прозрачном неподвижном воздухе звонко и отчетливо. Зачитав приказ, майор Калганов взял протянутый замполитом второй документ и стал вызывать из строя тех, кому «за успехи в боевой и политической подготовке и в связи с увольнением в запас» были присуждены очередные воинские звания. Из пятнадцати одетых в сверкающую, идеально подогнанную и отутюженную парадную форму дембелей новые погоны получили двенадцать. В том числе и командир первого отделения Невский. Теперь в его военном билете вместе с отметкой об увольнении стояла запись: «главстаршина». Это было максимальное звание, предусмотренное уставом для морпеха-срочника. Таких «прогибов» среди дембелей оказалось двое: Влад и Микола Трохименко из Ивано-Франковска – комсорг, почтальон и главный взводный стукач. Каким-то чудом ни разу не попавший под заслуженную «пацанскую раздачу».

Получив военные билеты, погоны, характеристику и расписавшись в журнале за конверт с деньгами, пятнадцать дембелей распихали все это добро по карманам, образовали четыре шеренги и, чеканя шаг, под звуки марша торжественно прошли «коробочкой» перед стоявшими у входа в штаб замполитом и старшиной. Следом прошлепали все остальные. Короткий плац кончился, затихла и музыка. А вместе с ними завершилась и двухгодичная служба Невского в Краснознаменном Северном флоте. По заранее имеющейся договоренности все новоиспеченные «гражданские» сразу после развода собрались в Ленинской комнате, закрыли за собой дверь и быстро распили там две бутылки водки, закусив дольками яблока. После чего окончательно почувствовали себя свободными. Влад – а с ним еще двое ребят, Индеец из Питера и Крот из Новгорода – пожали руки остающимся и покинули расположение взвода, направляясь в поселок Роста, откуда ходил автобус до центра города. Там заскочили в авиакассы, где Невский без проблем поменял билет, зашли в популярный среди местных ресторанчик «Дары моря», а потом – после жареной трески с пивом – поехали на такси в аэропорт «Мурмаши». В пять часов вечера все трое уже спускались по трапу самолета, полной грудью вдыхая совершенно иной, чем в Мурманске, балтийский воздух величественного Ленинграда. Борьку Крота, как оказалось, в «Пулково» уже ждали родители, приехавшие из Новгорода на почти антикварном «Москвиче». Добрые и бесхитростные провинциалы с радостью согласились сделать небольшой крюк и подкинуть сослуживцев сына до ближайшей станции метро. Вышли на Московском проспекте. Спустились по эскалатору на платформу.

– Тебе куда? – стискивая ладонь Невского, спросил вечно смуглый Антоха Индеец. – Мне на окраину, в Рыбацкое.

– Мне тоже к черту на кулички. Только в другую сторону. Таллинское шоссе. Поселок Горелово.

– Знаю, – кивнул Индеец. – Дыра. Цыганский анклав.

– Это в частном секторе, – улыбнулся Влад. – Там еще микрорайон «для белых» есть, с пятиэтажками. Бабушка у меня там.

– Ясно, – пробормотал Индеец и подмигнул проходившим мимо симпатичным девчонкам, с интересом разглядывавшим их с Невским парадный морпеховский прикид. А посмотреть действительно было на что: оба так и светились от обилия значков и прочих притягивающих взгляд сияющих неуставных «маклачек». – Тогда бывай… рижанин-парижанин! Запиши мой телефон, на всякий случай. Мало ли какие дела.

– Я запомню, – заверил Влад. Индеец продиктовал номер, хлопнул Невского на прощанье по плечу и нырнул в закрывающиеся двери вагона. Влад взглянул на часы, подвел минутную стрелку своего «Полета» – подарок командования ко Дню Флота – и перешел на другую сторону платформы. Доехав до Автова, пересел в автобус, который за полчаса довез его до окраины Ленинграда. До некогда выстроенного прямо в чистом поле, у трассы, крохотного микрорайона, состоящего из школы, двух магазинов, нескольких неказистых «хрущевок» и большого пруда, где еще каких-то пять лет назад водились даже лини и щуки, а сейчас плавали по свинцовой, в радужных бензиновых разводах, серой поверхности только обрывки газет, пенопласт, пластиковые пакеты и прочий мусор. Невский увидел, что за время его двухлетнего отсутствия рядом с «хрущевками», за микрорайоном, снесли две улицы с хибарами и возвели дюжину панельных девятиэтажек. Население микрорайона увеличилось, судя по домам, примерно втрое, и все пространство вокруг, включая пруд, уже мало походило на ту тихую, намертво застывшую в памяти Влада провинциальную идиллию, по недоразумению вписанную в черту мегаполиса, а больше напоминало неухоженный свинарник. Гоняемый порывами ветра мусор валялся повсюду. Под ногами чавкала грязь, перемешанная с опавшими листьями. Стараясь не измазать новенькую форму и сверкающие ваксой сапоги в этом дерьме, Влад мысленно выругался и перепрыгнул через огромную лужу. Что произошло с городом всего за двадцать четыре месяца, пока он лакировал подошвами сопки Заполярья? Словно Мамай прошел. Гордый и вальяжный Ленинград весь как-то осунулся. Съежился. Облупился и подурнел. Лишь множество кооперативных палаток, торгующих всем чем угодно, от женских трусов, губной помады до музыкальных и видеокассет, презервативов и пособий по технике секса, пестрело повсюду, предлагая истосковавшемуся по «клубничке» и копеечному ширпотребу советскому народу купить себе немного той «сладкой жизни». Впрочем, здесь, на окраине, не было даже палаток. Лишь укутанная в драный платок толстая тетка с испитым брылястым лицом торговала с перевернутого днищем вверх ящика свеклой, самодельными войлочными стельками и… кустарно изданным на газетной бумаге пособием по бодибилдингу, с действующим «Мистером Олимпия» Ли Хейни на обложке! Представить себе подобный натюрморт в этой дыре на окраине было так же невозможно, как купить черную икру в расположенной по соседству булочной. Остановившись, Влад подошел к тетке, не без интереса повертел в руках кооперативный самопал и спросил:

– Сколько стоит?

– Пять рублей, – сплюнув под ноги шелуху от семечек, лениво процедила тетка. И уставилась на Невского так пристально, словно он был не обычным советским дембелем, а инопланетянином. – Отслужил?

– Точно, – кивнул Влад. Достал бумажник, выложил пятерку, спрятал в «дипломат» журнал и собрался уже идти дальше, к виднеющемуся за полянкой дому бабушки, но брылястая тетка неожиданно окликнула:

– Погодь, солдатик. Ты, случаем, не Верки Орловой сын? Больно похож. Глазастенький такой же. И курносый.