Но все это случится потом. В другой жизни. И в совершенно другой стране. Мало похожей на ту раскачивающуюся, но пока еще огромную и сильную «империю зла», на защиту которой Невскому пришлось отдать два года жизни.

Ноябрь 1990 года

Уход на гражданку своей поспешностью напомнил Владу его стремительный – правда, отнюдь не столь радостный – призыв. Невский, давно пребывающий в «чемоданном настроении», отбивший маме в Ригу телеграмму с датой своего прилета, подготовивший дембельский альбом и замаклаченную, мало сочетающуюся с уставом парадную форму с аксельбантами, должен был уйти на ДМБ только через пять дней, в будущий понедельник, но на вечернем разводе командир их отдельного спецвзвода майор Калганов, без затей именуемый пацанами просто Батя, сообщил, что в связи с шагающей по стране конверсией, грядущим закрытием охраняемого «объекта» и расформированием взвода им получен приказ командования ускорить демобилизацию личного состава, отправив всех до единого «стариков» к маме «на пирожки» в течение недели. Так что первая партия получит проштампованные военные билеты, проездные документы и деньги уже завтра утром. Следующая, как и планировалось, пойдет через пять дней. В первой – сержанты, командиры отделений и отличники БПП; в другой – «все остальные раззвездяи». Зачитав приказ, от которого личный состав взвода, наполовину состоящий из дембелей, пришел в неописуемый восторг, Батя понимающе ухмыльнулся, объявил построение законченным, козырнул и ушел в штаб. А опьяненные радостным известием морпехи поспешили в казарму – собирать вещи, мыться-стричься-бриться, гладить «парадку», чистить до блеска короткие сапоги и сдавать старшине казенные простыни, одеяла, подушки и матрацы. До самого утра в расположении взвода горел свет и стояла суета – покруче той, что была весной прошлого года, когда на Северный флот вдруг приехал сам генсек Горбачев. Тогда всего за сутки были выкрашены все заборы в округе, заасфальтированы все дороги, а на стоящих у пирса кораблях замалеваны обычной «шаровкой», вместо положенной радиопрозрачной краски, все облупившиеся локаторы и прикрывающие их защитные колпаки. Потом, когда Горбачев уехал, все это дерьмо «караси» сдирали наждачкой и красили заново, уже «как положено»…

Далеко за полночь, когда закончивший оформление документов Батя на своем командирском уазике уехал в Мурманск, к жене и дочкам, в расположении взвода остались лишь дежурный по части и старшина, бывший афганец. Влад, а с ним еще трое пацанов, «злодейски» проникли через окно в кабинет майора Калганова, где стоял единственный телефон с выходом на междугородную «восьмерку», на спичках быстро разыграли очередность и принялись звонить домой, будя сонных родственников и сообщая о своем внезапном «дембеле». Невский вытянул самую длинную спичку и вынужден был ждать, стоя на стреме, пока отзвонятся все остальные. Наконец дошла очередь и до него. Влад с гулко стучащим в груди сердцем набрал номер домашнего телефона и принялся ждать, считая гудки. Мама сняла трубку на пятом. Слышимость была такой идеальной, словно они находились через стенку друг от друга, а не на расстоянии в две тысячи километров.

– Алло? – сказала Вера Ивановна.

– Привет, мам, – улыбнулся Влад. – Извини, что я так поздно.

– Да… ничего, – голос Веры Ивановны заметно дрогнул. – Здравствуй, сынок. Что…

– Ты только не волнуйся. Просто я завтра увольняюсь. Только что пришел приказ. Пять часов на сборы осталось – и до свидания, Заполярье. Ха-ха! Ты что молчишь? Ма-ам? Ты не рада?!

– Я… я просто растерялась, – сказала Вера Ивановна. – Очень неожиданно. Радостно. И вовремя!

– Вовремя? – нахмурился Невский. – Ты о чем?

– Сегодня утром звонила тетя Света, из Ленинграда. Соседка бабушки. Ты должен ее помнить.

– Я отлично ее помню, – уже догадываясь, что сейчас скажет мама, кивнул мгновенно посерьезневший Влад. – Что-нибудь с бабулей? Да?

– Да. К сожалению. Прошлой ночью к ней третий раз за месяц приезжала «скорая», – Вера Ивановна начинала плакать. – Света говорит, что… в общем, у нее рак. Не операбельный. Давно. И она очень слаба, почти не встает. Света помогает чем может. Носит продукты, стирает, ставит обезболивающие уколы. Милосердная женщина. А бабуля… Представляешь, ведь ничего мне не говорила! Разве так можно?!

– Ну, не надо плакать, мам, – Влад, как мог, пытался успокоить мать. – Она же у нас гордая, графиня. Вот и не хотела, чтобы ты раньше времени волновалась, изводила себя. Ведь все равно уже… ничего не сделать. На месте бабушки я, наверное, поступил бы так же. В общем… Я поменяю билет с Риги на Ленинград. И пробуду с бабушкой столько, сколько будет нужно. Хоть месяц. Мне сейчас торопиться некуда. Ты только не волнуйся, ладно? Пожалуйста…

– Я стараюсь. Я стараюсь, сынок, – помолчав, тихо сказала Вера Ивановна. – Поезжай к ней. А деньги я тебе пришлю, телеграфом. Дима Тумашевич меня тут просто озолотил, особенно после того, как открыт в центре два видеосалона.

– Знаю. Лохматый скоро Рокфеллером станет, – грустно улыбнулся Влад. Об успехах компаньона, раскрутившегося на перспективной ниве видеобизнеса, Невский, разумеется, знал. С Димкой у них была налажена постоянная связь все два года. Созванивались каждый раз, когда Невский бывал в Мурманске. Знал Влад и о том, что помимо тех денег, которые Лохматый регулярно отстегивал маме, его дома ждет весьма кругленькая сумма – и не в «деревянных», а в твердой валюте.

– Я бы сама поехала, – продолжала Вера Ивановна, – но у нас в поликлинике, как назло, все терапевты болеют, остались только мы с Галей Прошиной. Главврач ни за что не отпустит. Я уже беседовала с ним. Только через увольнение, так он сказал. Его только недавно назначили вместо Федорыча. Молодой, из новых национальных кадров. У нас сейчас везде такое: русских снимают и ставят своих недоучек. Главное, чтобы в паспорте самая модная профессия была: латыш.

– Я в курсе, – угрюмо бросил Влад. – Это только цветочки.

– Надеюсь, пока армия здесь стоит, Карабах и Тбилиси не повторятся, – вздохнула Вера Ивановна.

– Это навряд ли, – заверил Невский. – «Гансы» – не чурки. Кишка тонка. Договорятся как-нибудь с Москвой. По-тихому.

– Дай бог, – согласилась Вера Ивановна. – Дай бог…

О разгуле националистических настроений в республиках Балтии, минувшей весной дружно объявивших о выходе из состава СССР, во взводе не знал только даун. Да и письма от мамы, с подробным описанием всех рижских новостей, Невский получал почти каждую неделю. Хотя сам писал редко. Мать до сих пор была уверена, что Влад служит не в морпехах, с оружием в руках, а в тихом мирном рембате. Электриком-кабельщиком. Сообразив, куда он угодил, Невский решил, что так будет лучше. И фотографий, запечатлевших его в красивой морпеховской форме, единственный из всего взвода, домой не высылал. Видимо, в этом плане он действительно был похож на умирающую в Ленинграде бабушку Наталью Львовну Орлову, урожденную Ягужинскую. А правду мама узнает – через неделю. Ведь ему в любом случае придется слетать в Ригу, для того чтобы в положенный срок после демобилизации встать на учет в райвоенкомате. Хотя после формального выхода латышей из СССР… Вон Альгис Поцус из второго отделения, салага, не отслуживший и года, еще летом рванул в отпуск в родную Клайпеду. А назад в часть не вернулся, решив, что раз Литва вышла из Союза – значит, служить Эсэсэсэру больше не нужно. И что? Его отловили, заковали в наручники и доставили обратно под конвоем как дезертира? Фига с два! Прогнила армия! Тащится Поцус где-то рядом с Клайпедой, на Куршской косе, и время от времени «по приколу» присылает письма. С листовками Народного фронта внутри. Дескать, эй, угнетенные братья, все, кто не русский, – делай ноги, как я. И отсылает их, хитрец, то из Белоруссии, то с Украины, то из России, передавая через проводников поезда, чтобы местный почтальон-комсорг не отнес «контру» прямиком к Бате. А родители Альгиса наверняка прикинулись шлангами: исчез мальчик, какой ужас! Как колобок, который «и от бабушки ушел, и от дедушки ушел». Империя доживает последние дни. Это понятно даже сдвинутому на истории КПСС замполиту Реентовичу. Сам не так давно сказал, остановив Невского возле казармы, с тоской и злорадством в голосе: «Что, доволен небось? Ничего, повоняют ваши лабусы, поиграют в свободу лет эдак десять-пятнадцать, а потом откроют границу. И за голову схватятся, когда вместо русских к ним турки и негры начнут тысячами приезжать. Вот тогда и запоют: дескать, как с „Ванькой“ было тихо, сытно и спокойно!» Но Влад, с четырех лет живущий в Риге, думал иначе. Потому что знал: дорвавшись до независимости, злопамятные и чванливые прибалты скорее начнут селедку без соли жрать, а их бабы – рожать детей от негров с европейским паспортом, чем согласятся снова лечь под Россию. Но с Реентовичем спорить не стал. Бесполезная трата времени. Да и не интересовала Влада политика. Невский хотел грести деньги лопатой, качать мускулы, загорать на пляже в Юрмале и любить красивых женщин. То есть – просто жить…