Ученье и труд все перетрут, так что уже через неделю четыре дюжины обитателей нашей казармы могли построиться в произвольном порядке быстрее других команд. И нас раньше других команд отправили осваивать следующий инструмент солдата – шпагу.

Шпага тут совсем не тот прутик с чашкой, с каким прыгал актер Боярский в кино про мушкетеров. Здесь это, скорее, узкий меч. Или очень длинный нож. Лезвие шириной в два пальца, длина почти по пояс. Гарды чашкой, как в кино, тоже нет. Кисть защищена скобой вроде дверной ручки, а сверху – небольшое блюдце, еле-еле закрывающее кулак. И весит около килограмма.

Ох, мать моя женщина! Кажется, те ребята, что дуркуют, сбиваются с ноги и делают вид, будто не умеют ходить строем, вовсе не тупые, а очень даже хитрые. Учиться шпаге физически гораздо тяжелее. Как учат солдата? Взять шпагу в руку, сделать длинный выпад ногой, вытянуть руку со шпагой вперед и – замри! Так и стоишь, растянувшись в полуприседе, выставив руку вперед. Минута, две… шпага кажется все тяжелее и тяжелее, ноги затекают… Кажется, это длится бесконечно. Еще через четверть бесконечности можно поменять ногу – и все сначала. Замри! Держи осанку! Держи руку! Да что ты дрожишь, как баба в первую брачную ночь! Держи руку, немощный! Держать! Еще! Встать, смирно! С другой ноги. Длинный шаг! Замри! Это какое-то издевательство.

Мне еще нормально, у меня ноги сильные. Хотя руки и плечи, конечно, после таких упражнений болели нещадно. А вот другим рекрутам пришлось очень тяжело. Целая неделя сплошной статики – это пытка, скажу я вам. Но – надо. Ундер-офицер Фомин даже как-то интонации сменил с холодных и сухих на заботливые. Почти уговаривает постоять в выпаде еще чуть-чуть, еще капельку… Стоим, что делать. Старые солдаты выполняют упражнение наравне со всеми. И, кажется, им это не стоит вообще никаких усилий. Семен Петрович говорит, что через полгода-год таких упражнений руки будут как железные, что для солдата – первейшее дело.

– Год?! Да я же сдохну раньше! – не помню, у кого вырвался этот крик души. Может, у Сашки. А может, и у меня.

– Не, на шпаге не сдохнешь, – улыбается в усы Семен Петрович. – Сдохнешь ты на мушкете. С ним точно такие же экзерции делать будешь. Штыком коли – и замри, хе-хе!

Умеет он подбодрить, едрить его…

* * *

В субботу ходили в баню и на бритье к цирюльникам. Да уж, цирюльник – это все-таки не парикмахер. Это скорее таксидермист. Крайне неприятный опыт бритья. Впрочем, цирюльник по совместительству еще и лекарь. Потому порезы щек и шеи он быстро смазывал какой-то белесой мазью. Ну да ладно. Зато в бане пропарились от души. Наконец-то я увидел настоящую баню с настоящей парилкой, это не та помывочная, что была в военном городке. Заодно ребята прожарили нательное белье на камнях. От вшей. Странно, а у меня почему-то вшей не было. Ни на исподнем, ни на термобелье, ни в волосах. Скорее всего, просто повезло.

А в воскресенье, сразу после утреннего посещения церкви, Ефим уведомил нас, что выдали жалованье. На руки, конечно же, он нам раздавать ничего не стал, зато в нашей артели появилась первая аглицкая опасная бритва. Он и другие старики ходили в город за покупками. А мы, рекруты, никуда не ходили. Нам и в воскресенье нашли работу. Как всегда – таскать тяжести.

* * *

Весна вступила в свои права. Распускались зеленые листья, по краям тропинок пробивалась зеленая травка… А еще повсюду воняло нечистотами. Скученность и теснота наспех построенных бараков учебного городка сделали свое дело. В лагере началась дизентерия. Рекруты, ослабленные постом, муштрой и весенним авитаминозом, стали дристать кровавым поносом. Все, кроме нашей команды. Я все-таки добился своего – наши все ходили в яму, которую я выкопал и оборудовал мостками. Пытался еще сделать домик, обозначенный на плане буквами «Мэ» и «Жо», но его уже на следующий день ушлые соседи разобрали на дрова. Семен Петрович, правда, пошел к ним разбираться, что-то порешал по местным понятиям, и в качестве извинений нам подогнали целый стог соломы и тюк опилок. Так что пол в нашей казарме был относительно чистый. Парня, которому я набил морду, обязали следить за тем, чтобы на полу каждый день была свежая солома. А старую, истоптанную грязными ботинками, чтобы каждый день вычищал наружу. Он, кажется, меня невзлюбил. Гадости про меня бурчал под нос. Надо же! Он помнит, как меня зовут. А я его имя не помню. Впрочем, и не знал никогда. Как-то неинтересно было.

Так как в нашем бараке никто животом не маялся, нас запрягли на разгрузку прибывшего из Тулы обоза. Ундер-офицер Фомин радостно потирал руки. Кто разгружает – тот и получает преимущество при выборе привезенных полезностей. А обоз привез не что-нибудь, а мушкеты. Новенькие, только что с завода, аккуратно упакованные в ящики. Бочки с порохом, свинцовые пруты, ветошь, пачки листов просаленной бумаги, патронные ящики… Целое богатство, одним словом. С понедельника начнем учебу. Первыми, как самая здоровая команда.

Ну вот, кажется, я наконец-то заработал плюсик к репутации. А ведь когда копал в грязи яму под сортир да мостки городил, они только смеялись. Ну как – смеялись? Так, украдкой хихикали в ладошку. Потому как крестный, Ефим, решил напомнить пересмешникам, что он немножко капрал Иванов и умеет владеть не только шпицрутеном, но и кулаком. А теперь вот как оно вышло. Наша команда записана к слесарям и оружейникам первыми. Будем получать оружие и в первой же команде проходить обучение. Наконец-то! А то какие же мы мушкетеры без мушкетов?

* * *

Утром нас построили перед казармой и подвергли медицинскому осмотру. Целых два полковых лекаря и один городской ходили вдоль строя, трогали лоб, смотрели горло, оттягивали веки. Перед строем стоял целый офицер – тоже немолодой, кстати, лет эдак под сорок будет, и о чем-то вполголоса беседовал с ундер-офицером Фоминым.

– Слушай сюда, православные. – Фомин, видимо проинструктированный офицером, обратился к колонне. – В лагере гнилая горячка. Заболевших уже под сотню. Да животом мается чуть ли не треть всех рекрутов и старослужащих. В связи с чем командованием принято решение – расформировать учебный лагерь, вывести батальоны в расположение своих полков и завершать обучение уже там. Командовать возвращающейся в полк учебной командой будет порутчик Нироннен, прошу любить и жаловать. Имущество третьего батальона будет вывезено обозной командой господина майора, так что это не наша печаль. Капралы, ко мне, пошепчемся слегка. Остальным – собирайте пожитки, выступить приказано уже сегодня.

Гнилая горячка – это, походу, тиф. Мне мама рассказывала, что его раньше так называли. М-да, вот и допрыгались с антисанитарией… Вроде тиф от вшей появляется? Инкубационный период – неделя. Мать рассказывала, что оттуда и взялась традиция не реже раза в неделю мыться в бане. Профилактика тифа. Похоже, у нас самая чистоплотная команда в учебке. Была. Теперь предстоит хлопотная процедура – сложить добро всех артелей нашей команды в повозки да при этом ничего не забыть. И проследить, чтобы соседи ничего не подрезали. Эхма! Ну, пойду участвовать в сборах, что ж теперь. Хотя, если честно, я доволен. Даже мне, не шибко разбирающемуся в местных реалиях, было совершенно очевидно, что учебный лагерь оборудовался по приказу человека, который даже не собирался здесь появляться. Некто написал на бумажке тяп-ляп, а другие так же тяп-ляп исполнили. Так что наши офицеры совершенно правы. Валить надо из такого лагеря поскорее, пока не передохли все.