– Дом или стену ты гренадой не подорвешь. Моща не та. Если такая потребность возникла – зови инженеров. А они уже мину подведут. Возьмут любимое оружие Жоры – лопату, значит, и выкопают яму. Ну или Жоре прикажут, а он им все выкопает. Туда, в эту яму, заложат порох. Да не жменьку, а несколько бочонков. Вот тогда да, тогда стена рухнет. А гренады… Разве что дыма от них много и шумят сильно. Если в нужное время ее употребить, супостат растеряться может. А ты знай не зевай, растерянностью его воспользуйся да в атаку переходи.

– А пушки? Пушки как воюют?

– Пушки? Крепко воюют. Я тебе так скажу. Только пушки как следует и воюют. Я тут себе разумею, что наши потомки в линиях пехотных вообще стоять не будут, а станут из пушек палить. Отольют их много-много, чтобы всем хватило. И будут ядра кидать от горизонта к горизонту. Чтоб ты знал, солдат, пушка – это самое главное в армии. Она бьет далеко, сильно. Может и стену снести, и дом. И ядро может закинуть, и бомбу. И картечью один выстрел дает такой, что целому ротному залпу равен. Одна беда – пушки медленные, тяжелые и неповоротливые. Потому основная наша работа – это охранять пушкарей. В баталии это самое важное – держать строй и не давать супостату твоих пушкарей обидеть. Если заглохли пушки – все, считай, баталия проиграна. Так что пушкарям помогать везде и всегда. В быту, на дороге, а если в кабаке кто пушкаря обидит, ты за него заступись. Без пушек мы не армия. Береги их, и тогда они сберегут тебя.

– Так это… а если пушкари не нашего полка? Вы ж сами говорили, полк – он как семья, а это чужие, пришлые, значит.

– Вот с таких мыслей баталии и проигрывают. Береги пушкарей, говорю. А уж семья там, не семья – это ты разбирайся с таким же братом-пехотинцем. Благо нас, пехотинцев, много. А пушкари все наперечет.

Парни крепко задумались. А Фомин докурил, неспешно выбил трубку и объявил отбой.

К Пасхе обоз и личный состав сводного маршевого батальона наконец-то доплелся до Риги, где нас ждало известие об отмене мобилизации. Отменили войну. Российская империя более не собирается воевать с Пруссией, а потому полкам следует свернуть все военные приготовления и готовиться к возвращению на зимние квартиры. Прибывшие в полк иностранные наемники-офицеры не успели даже принять под командование роты и батальоны, как получили расчет и разъехались кто куда. Наша команда рекрутов была объявлена полностью прошедшей обучение, нас поставили на жалованье как полноценных солдат и зачислили в роты. Старые солдаты по этому поводу сильно ворчали – мол, в старые времена рекруты молодыми числились год, а то и больше. Мы же три месяца – и все, на тех же правах, что и настоящие. Фу!

Старый командир десятой роты, куда нас распределили, так и не приехал из Кексгольма. Якобы заболел. Ну так оно всегда бывает. Как война, так большинство офицеров из дворян срочно начинают болеть, и командование их заменяет европейскими наемниками. Нового ротного нам даже не успели представить, как он уехал обратно в Швецию. Временно исполняющим обязанности командира полковник Макшеев назначил порутчика Нироннена.

Легко сказать – войну отменили. Полковник и командиры батальонов разместили роты на постой, а сами уехали в штаб дивизии в Ригу – готовить бумаги в связи с изменившейся диспозицией.

На время подготовки новых приказов рота разместилась в двух рядом стоящих деревеньках на берегу Западной Двины, верстах эдак в десяти от собственно Риги. Специально приехавший по этому поводу из Риги батальонный квартирмейстер распределил капральства по хатам, составил какие-то бумаги со старостами деревень, накрутил хвоста ротному фуриеру, оформил документы как положено и выполнил кучу других бюрократических процедур, мне не сильно понятных. Ну а нас, пока не дали «настоящего офицера», и. о. командира роты порутчик Нироннен взялся гонять. Чуть меньше полутора сотен человек, разделенных на шесть капральств по четыре шестака каждое, плюс пяток денщиков, положенных по штату офицерам, которых в роте не было, – все вместе на небольшой лужайке учились строить редуты, копать ретраншменты, штурмовать редут, оборонять редут. Учились строем пересекать лужайку, вытянувшись в три линии. Ундер-офицер Фомин и сам порутчик Нироннен иногда ходили вдоль шеренги и случайным образом назначали «погибших», чья задача была тут же упасть и не шевелиться. Задача всех остальных – сомкнуть строй и продолжить движение.

Кроме всего прочего, кромсали шпагами и штыками чучела. Как выяснилось, штыковой бой здесь – целая наука. Укол вниз, укол вверх, укол на выпаде, отбив… Причем после каждого занятия с чучелами Нироннен, который лично все это контролировал, не забывал напоминать, что штык – это крайнее средство. Потому как после драки на штыках мушкет может быть серьезно поврежден и его придется отдавать на ремонт в слесарку. А это – лишние расходы. Но продолжал гонять. Выпад! Укол! Выпад!

Шпагой почти не занимались. Здешние солдаты шпагу не уважали. Ну или просто не умели владеть ею на уровне мастеров. Потому таких маньяков-самоучек, кто по вечерам стоял в длинном выпаде со шпагой, было всего ничего. Если быть точным – только мой шестак. Я, Сашка, Ерема, Алешка, Никита и Степан. Под присмотром нашего бессменного «дядьки» – Семена Петровича.

И еще общество расщедрилось. Кто-то удачно сыграл в кости со снабженцами, и рота разжилась нештатным бочонком пороха. Хватило на целых два дня стрельб. Сделали по два десятка настоящих выстрелов. Поодиночке, целой линией, с ротацией линий… Чистый восторг. По осечкам статистика Фомина подтвердилась. У меня из двадцати выстрелов была одна осечка и один раз ружье «профукало» – это когда порох прогорает, а не взрывается. Пшик вместо выстрела, короче. Да и чистить ружье оказалось совсем несложно. Ну как – несложно? У меня все сразу получилось, а вот тот же Сашка умудрился подогнивную пружину уронить в сено. Полчаса всем шестаком искали. Он как-то неудачно подцепил курок при снимании замка, и пружина со звонким «бзямм» улетела под ноги.

Впрочем, косячили все. То с разборкой и чисткой непорядок, то на редуте упадут куча-мала при попытке подсадить повыше товарища, а уж что касается ровной линии строя, так вообще беда. Первое время не получалось ни у кого, даже у тех, кто в роте еще со старого состава. Думаю, за эти две недели Фомин и Нироннен сломали не один десяток шпицрутенов о наши спины. Солдаты ворчали, конечно. Некоторые даже пытались огрызаться. Но вечером, за ужином, даже старики нехотя соглашались, что боевое слаживание – это важно. Особенно когда рота, считай, заново сформирована. Одних только рекрутов новых семь десятков, шутка ли! Да солдат, переведенных из других полков, еще две дюжины.

Ну и бег по утрам. Началось все с меня и моего шестака – мы перед завтраком босиком по росе в одном исподнем бегали по бережку Двины, проводили разминочный комплекс и купались в прохладной майской воде. Фомин это дело увидел, кивнул каким-то своим мыслям, и на следующее утро бегали уже все стрелки роты, кроме ундер-офицера и порутчика. И всю разминку на берегу стояли четверо ротных барабанщиков и отбивали ритм. Меня, помню, старики даже поколотить хотели за неуместную инициативу и ненужный напряг. Но не догнали. В итоге свели все в шутку и стали бегать. Тем более деревенские бабы начали по утрам выходить белье стирать на речку да на нас глазеть. Ну а кто из мужиков не захочет выпендриться перед барышнями? В общем, пошло дело.