С «Рогнедой» случились сразу три женщины. Новый главбух, пиар-директор и представитель некоей материнской компании, к которой «Рогнеда» пришла под крыло, спасаясь от обнаглевших братков и государства. Даже быковатый Коля не мог до конца защитить «Рогнеду», а он был мужиком, глубоко знающим разные внутренние защитные структуры. К трем женщинам добавились два любопытных паренька, спецы по перевозкам грузов.

Пока Аделаида вводила нового главбуха в курс дела, успела ее рассмотреть. Это была яркая полноватая дама. Из тех, у кого простые привычки и слова свидетельствуют о довольно неординарной внутренней организации. Палевый костюм дисциплинирующего покроя и карие глаза. Ничего лишнего – но весело, как и клетка на костюме, с опрятной белой полоской. И отличное ухоженное декольте. Смотреть приятно, а ей ведь уже – не будем говорить сколько.

Для себя поставила новому главбуху приоритет. То есть – всегда лучший чай, свободная линия и улыбка. Предстояли довольно плотные отношения: ксерокопирование документов, развоз писем, очереди в налоговой.

Пиар-директор была другого типа, но тоже полновата. Возрастом постарше главбуха и очень привлекательна. В ней было сочетание жесткого опыта, еще советского, и нежной беззащитности, свойственной тогдашним бизнес-леди. Здесь особенных отношений не предвиделось, но мне эта женщина очень понравилась. И она была на редкость удачно одета. Вокруг торса волновалось что-то ультрамодное и свободное, птичьей расцветки, что не каждая решилась бы надеть в офис. Из-под вискозных брючин графитового цвета длиной семь восьмых мерцали узкие щиколотки.

Представитель материнской компании была значительно моложе обеих вышеописанных дам и очень неприятной. Но, как оказалось, она знает всех основных людей в «Рогнеде», со всеми вместе училась, и чуть ли не она вдохновила Яшу на занятие бизнесом. Эту легенду никто в «Рогнеде» не опровергал, хотя все знали, что это было не так, а представитель – просто мошенница, которую пока не накрыло горе. И тем не менее все называли ее ласково, по имени, имея в виду матерное слово, внимательно выслушивали и слушались. Она, правда, была забавна, когда безответственно болтала.

Впервые увидела ее в одной из сейлзовых, за кофе с сухим соленым печеньем, рассказывающей условно смешную историю про «Циско», которых «Рогнеда» считала конкурентами. Когда представитель наконец встала, показались плоские широкие бедра и икры плебейки, ноги провинциальной неудачливой балерины. В бесформенных блузах и широких штанах она, может, и сохранила бы пронзительное ущербное обаяние, но одета была в обтяжку, а мужчины этим питались – ну, обтяжкой. Когда села снова, сквозь ткань блузки проступило пупырчатое кружево бюста, скорее всего без косточек и гелевого. Какой еще эта лярва могла носить – только «типа естественный». Представитель была высокого роста, но уже начинала полнеть, что сплющивало фигуру в талии, и в глазу оставалось дурное послевкусие истерической неловкости. Мой мозг принял отчетливый сигнал тревоги. Вместе с этой женщиной в «Рогнеду» пришли очень большие проблемы.

Загадка этой женщины была в том, что она – серое пятно. У нее действительно не было характера, хотя воля и жажда деятельности были. Серое пятно ощущалось как внезапная и не очень острая тоска, которую трудно было определить человеческими словами. Люди, заполняя серую пустоту, наделяли ее различными качествами. То молодая женщина страдает от одиночества, то одна кормит большую семью (которая к этому времени уже осталась стараниями страдающей без жилья), то единственная труженица в мужском коллективе. Все это была ложь. У лжи был ненарушаемый приоритет представителя.

Яша грозно сверкнул на меня глазом, прочитав мысли. И велел идти помогать техдиректору в копировании инструкций новых аппаратов. Кофе представителю принесла Соня. Но сделала его сама, это было дело чести. Кофе предлагала «Рогнеда» а «Рогнеда» – это Яша. Не могла подвести Яшу. Хотелось плюнуть в это кофе, благо тогда в «Рогнеде» еще не было камер безопасности, но вдруг вспомнила о христианстве и не плюнула.

В ушах грозным голосом Эйнштейна возникла фраза. С хорошей долей иронии.

– Некоторые люди обладают способностью вводить в обстоятельства, где личность раскрывается полностью. И преодолевает свое личное «не могу». Такие люди должны получать свою долю благодарности.

Никита на эту фразу грозно пошевелил бы молчаливой челюстью. Согласилась с Никитой, но Эйнштейн был точен, чтобы не сказать – прав. Дело не в представителе. А в том, что хамка. В моем случае это чаще помогает, чем губит. Вывод: в кофе плевать не надо, напиться придется.

Представитель была источником. В том числе – денег, и это угнетало.

Анна любила Мартышку. Терпеливо перенося от неординарных и нетрадиционных знакомых шутки о глубоком сестринском поцелуе. И много что еще – перенося молча. Эта любовь была иной, чем любовь к Вильгельму. Вильгельм притягивал Анну как нечто не имеющее в ней ни капли подобия. Марта же была ее вторым лицом. Анна до страсти хотела выглядеть как Марта, была в сто раз лучше, знала это и все равно не смогла бы никогда выглядеть как Марта. И потому любила Марту как себя. Просто и без оттенков. До идиотических родительских судорог. Если хотела пить Анна, то был стакан и Марте. Простой воды. Сок и газировка казались им обеим неэстетичными. Когда у Анны появлялась еда, она оставляла немного Марте, и та с абсолютной точностью приходила, чтобы разделить трапезу. Когда Анна была беременна первым ребенком, работала в советском издательстве молодым корректором, Марта возникла из снопа июньского света и после пары приятных ознакомительных фраз сказала:

– Мальчишку назовешь так-то.

Первым у Анны точно родился мальчишка. И его назвали именем, которое выбрала Марта. Этот мягкий любовный диктат давал истерзанному сердцу Анны отдых от декадентской страсти, просыпавшейся при одном воспоминании о Вильгельме.

Эйнштейн, в свою очередь, страдал от Анны с ее любовью, но мы считали его святым и верили, что он прощает Анну. Если бы взбунтовался Эйнштейн, мы все, кто сидел на его кухне, утратили бы место на земле. Представить этот дом без Анны было невозможно. Но Эйнштейн был мудрее нас. Он знал, как изменчив человек. Мои ранения о религиозность Анны были ничто по сравнению с тем, что переживал Эйнштейн. Он порой казался демоном, так огорчало его Анино православие в кавычках. Но возможно – и без кавычек.

О кончине Мартышки Анна услышала у Вильгельма, на втором этаже дома конца восемнадцатого столетия, еще не искореженного ремонтом. Этот длинный этаж стал чем-то вроде базы для съемок очередной Виллиной фантазии. По комнатам, в одной из которых сидела неврастеник-психолог, клубилась довольно стремная тусовка и, возможно, даже нарушались некоторые нормы. Организация, крышующая фонд психологини и Вилли, тусовкой всерьез не воспринималась. Да и как еще могла восприниматься братва? Тусовка считала бизнесмена, крышующего фонд, бандитом.

Мартышка упала с крыши. Дом, на котором была эта крыша, выстроен был в стиле модерн и стоял ровно напротив дома, где находился Вилли со съемочной группой. Было ли это намеренное падение или же Марта гуляла по крышам, что за ней водилось, и просто упала – так никто и не узнал. Словосочетание «несчастный случай» многое объясняет и многое скрывает. Увидели падение два чувака, обкуренные донельзя, в момент восхода солнца. Как будто опускался на землю огромный красный цветок. Марту принесли, конечно, сразу же к Вилли, который до конца не проснулся даже при виде разбившегося тела и запаха крови, смешанного много с чем еще. На теле Марты лежала свежая роза, ее осторожно перенесли вместе с ней. Вильгельм вызвал милицию и «Скорую», для чего, как был – босиком, побежал к ближайшему автомату. Звонить из кабинета психологини не отважился, хотя ключи у него были. Расчет его был верным. Клубящаяся стремнота, увидев, что Вилли пошел звонить, решила, что точно – ментам, и скипнула, как не было.