Чаще всего служебные отношения возникали у Георгия Петровича с Дмитрием Валерьевичем, и надо было видеть обоих: мягкую улыбку Георгия Петровича и кислую, даже немного косую, мину Димы. Аристократ брезговал нуворишем – заискивание аристократа приобретало вполне издевательский характер. Супруга Георгия Петровича, Ада, или Аделаида, работала в бухгалтерии. Конечно, главбухом. Это была очень умная и очень элегантная дама. Мне с ней было просто и спокойно. Она легко брала трубку, если звонили мужу, а его не было на месте (скажем, сидит у Яши), легко его находила, если он нужен Яше.

Вездесущий Женя Силин ведал торговыми связями «Рогнеды». Женя был не только вездесущим, но и вездеотсутствующим. Он мог за двадцать минут добраться с Октябрьского Поля на Юго-Запад в середине дня, то есть находиться одновременно в двух местах. А мог и не появиться в офисе вовсе. Это был довольно молодой человек с круглым улыбчивым лицом, походкой танцора и очень широким кругом интересов. Женя мог заключить сделку с зоопарком, с Большим театром, с мебельной фабрикой, и это всегда была выгодная сделка. Для ресепшн это был самый трудный кадр. Силина никогда не было на месте, а найти его, если отсутствует, было практически невозможно. Так что клиенты порой рыдали в голос по телефону. Однако если Жене что-то нужно было, он оставлял записки – короткие и точные. Нужно было только прочитать эту записку в трубку клиенту. И клиент, светясь, исчезал из телефона. Вздохнув, ресепшн брала другой звонок. Звонков Силину было на порядок больше, чем остальным. Женя дарил шоколад, угощал конфетами, но в долг денег не давал. Он же сам и раскрыл мне эту маленькую офисную тайну: не занимать у вышестоящих. Почему, Женя объяснять не стал, но сделал жест: мол, неэстетично. Поняла и стушевалась, хотя деньги были очень нужны.

Техническим директором был Алексей Иванович, высокий и красивый компьютерный гений. Алексей почти всегда находился в хорошем расположении духа. Он был держателем философского камня «Рогнеды». Как работает техника и почему до сих пор ничего страшного с «Рогнедой» не случилось, знал только он. И никому не рассказывал. Алексею, или Леше, звонков было сравнительно мало, но это были кардинальные звонки, у них был приоритет. После установки сети на новом объекте звонков становилось больше. Как правило, это были либо мужички-технари, либо инженеры, решавшие важные технические вопросы. Яша понимал, что «Рогнеда» – это и Леша тоже. Он берег его от дурных эмоций, на которые был мастер Дима, и платил отличную зарплату.

В подчинении Леши было три или четыре технаря, люди пьющие и очень неглупые, все – выпускники МИФИ. С ними было приятно работать. Они как-то гасили сейлзовую истерию. Это были самые ценные и вместе недооцененные сотрудники конторы. То, что в принципе работать не может, у них начинало работать, не говоря уже о починенной офисной технике, но зарплата у них была ниже, чем у сейлзов. Однако Леша порой приносил конверты на всех, а Яша не скупился.

Дальше шли разного рода и вида сейлзы, те самые расторможенные мужички и одетые на рынке девицы. Их было много, звонки им поступали часто, и среди них были забавные персонажи. Почти все они были обижены на мир, влюблены в Яшу и хамили мне, впрочем необидно.

Первый день длился дольше вечности – и это не фарс. Еще не понимала, что рабочий день в «Рогнеде» не зависит от времени и уйти до того, как сделаешь все, – предательство. Второй момент: все сделать в принципе невозможно. Так что, если ты уходишь с работы – это значит, что где-то проснулся Бог и вспомнил об этом мире. Взгляды на Бога у меня тогда были другие, но про резиновый рабочий день поняла уже к концу первого.

Первые две недели представляла собою нелепую легконогую фигуру, которая одновременно ксерокопирует договор впавшему в тяжелую истерику сейлзу, скажем, дяде Федору, отвечает на звонок из банка Мальты, отправляет факс в приемную замминистра, а потом так же легконого часа два пьет кофе. Часа два – преувеличение, конечно, но уже в первый день столкнулась с изматывающими паузами, которые очевидно были сложнее обычного режима «стой здесь, беги туда». Кнопки по именам сотрудников выучила довольно легко, Яшины шутки меня и правда веселили, а это был залог удачного трудового пути.

Из нелепостей могу вспомнить одну. В один из первых теплых весенних дней приехал однокашник Георгия Петровича по Оксфорду, профессор и специалист в области новейших систем связи. Он приглашен был читать в одном из известных вузов лекции, и заодно решил посетить приятеля. Георгий Петрович дал распоряжение переоборудовать одну из сейлзовых в лекционный зал, Яша напугал всех сейлзов тем, что кто не придет на лекцию, останется без премии, сейлзовую оборудовали как надо, профессора встретили, и Соня принесла ему чай. Однако нужно было что-то предложить и из еды, какой-то элементарный, но забавный ленч. И Яше не пришло в голову ничего лучшего, чем попросить меня найти еду к ленчу. Истерика началась сразу, а когда вышла из здания, она уже дала метастазы. Увидев невдалеке сакраментальную «Эм» «Макдоналдса», пошла прямо туда, купила бигмак, картошку и пирожок с вишней. Попросила пакет, принесла его, еще горячий от еды, и аккуратно поставила на стол.

Глаза Георгия Петровича при виде ленча из «Макдоналдса» стали на редкость прозрачными. Профессор, тяжелый длинный мясной мужик, весело заржал:

– Джи, мы с тобой вечные студенты.

– О да, – сказал Георгий Петрович и попросил свежую газету к жареной картошке. Газету принесла, а затем пошла помогать Соне приготовить кофе. Как оказалось, денег на ленч выделено было мало, но это была фишка Яши. Он видел эту лекцию как дань студенчеству.

Недели через две дали нечто вроде зарплаты, и решила накупить одежды к весне. Первой покупкой была вязаная челноком теплейшая и красивейшая черная шаль из жесткой шерсти, треугольником, вызывавшая в памяти романы и повести Тургенева. Шаль куплена была с рук возле Тишинского рынка, и теперь просто необходимо было пойти дальше. Тишинка клубилась еще живыми деревянными сооружениями, на которых стояли самые разные вещи, от новых до негодных, и на одном сооружении, лавочке, могли соседствовать помидоры и аппаратура «Грюндиг». Полустеклянные стаканы-ларьки, за сохранность которых так переживали некрупные бизнесмены, наполнены были одеждой и косметикой. Цены здесь были довольно высокие, но место было престижным.

Походив немного между рядами, окончив странствие в пространстве ковриков и посылочных ящиков, на которых стоял малопривлекательный для меня винтаж, вернулась обратно. В одном из ларьков заметила любопытный принт. Оказалось – моего размера длинная хлопковая итальянская рубашка с погонами, рукавами и карманами милитари. Принт был конкретный, хипповый: маки, васильки и бледные гвоздики по пыльному хаки. Семнадцать тысяч! Взяла немедленно. Рядом, на лавке, оказались несколько полушерстяных трикотажных платьев гольф. Мне почудилось, что эти модели вышли из шестидесятых, и сразу – на Грузины, на Тишинку. Выбрала черное, с рукавами три четверти, которые на мне, конечно, были семь восьмых. Такую вещь дополнить мог только небольшой яркий, феллиниевский, платок. Никакой бижутерии! И обязательно чулки. Вместо чулок оказалась обувь: кожаные ботиночки на каблуке сантиметров пять. Очень темно-синие, остроносые, с небольшой шнуровкой «оксфорд». Ботиночки были новые и продавались потому, что оказались малы. Производство отечественное. В но́ске ботиночки оказались зверскими – несколько раз до крови натирала ими ногу, но со временем они размягчились и оказались очень удобными, так что замену им долго не могла подобрать.