Женщина поспешно смылась.

— Что, собственно говоря, случилось, Таня? — неверный супруг дрожащими от пережитых волнений руками на ходу застегивал брюки.

Я прошла на кухню, присела на табуретку и сообщила:

— На меня напали.

— Сочувствую, конечно. Только при чем тут я? — Он сел напротив.

— Именно после этого нападения я пришла к мнению, что нам действительно необходимо поговорить. Вы ведь тоже этого хотели.

— Очень мило с вашей стороны. Приветствую такое решение. Только в столь неурочный час да еще с эдаким шумом — по меньшей мере некорректно.

Пришлось перед ним извиняться.

— Игорюша, я, пожалуй, пойду. Это, видать, надолго. — Дамочка стояла в проходе уже одетая.

Хозяин квартиры сразу бросился к ней, увел в комнату. О чем они там совещались, не знаю, но на кухню после этого пришли вместе.

Брюнетка, потупившись, прошла в дальний угол, села и притихла, а Игорь Игоревич занялся кофе. Наверное, это давало ему возможность собраться с мыслями. Повисла гнетущая тишина.

Наконец, он повернулся и, оценив мой фонарь по достоинству, посоветовал:

— Примочки камфорным спиртом делайте. Быстрее пройдет. Только ведь вы не консультироваться пришли. Так?

— Именно так. Я пришла вам сказать, что факты указывают на то, что вы убили свою дочь, как и нескольких других девочек нашего города. И постарались подставить моего клиента.

Игорь Игоревич побледнел как мел. Джезва с кофе вывалилась из его рук, шмякнувшись вновь на плиту. Горячий кофе выплеснулся длинным языком и ошпарил ему руку.

Брюнетка тут же кинулась спасать возлюбленного.

— Больно?

Тот досадливо отмахнулся, достал с полки бальзам Шостаковского и намазал им руку.

— Что вы такое говорите? Это абсурд, — он устало опустился на табуретку.

— Вы пришли с работы, застали Таню в обществе Харламова. Сначала вы выяснили, кто этот человек. Узнали, что он психолог и последняя его работа — «Психология убийцы». Вы испугались, что Таня узнает в этом портрете вас. Хотя, быть может, убили из ревности. Вы ведь мечтали затащить ее в постель, не так ли? Этот вариант я тоже допускаю. А уж харламовский психологический портрет убийцы, по вашему мнению, точно не должен был увидеть свет.

Его затрясло мелкой дрожью:

— Нет!!! Это не правда! У вас нет доказательств. Я не убивал Таню! Я любил ее, как свою собственную дочь. Леночка, не верь ей. Я не убивал, — и он заплакал, как ребенок, размазывая слезы по щекам.

— Что не правда? То, что, убив ее, вы выскочили из дома так, что едва не сбили с ног соседку, даже не заметив ее? Или то, что, строя для себя алиби, вы потом спросили у нее про время? Или то, что вы специально поволокли с собой в квартиру соседа, чтобы заиметь свидетеля? При этом ключи, которые вы якобы забыли дома, вывалились у вас из кармана.

Произнося эту тираду, я смотрела на него в упор, в точку на лбу чуть повыше глаз, совершенно точно зная, что это производит неприятное впечатление: вроде бы вам в глаза смотрят, а взгляд поймать невозможно. Это я недавно где-то вычитала. И теперь вот решила проверить на практике.

Слезы продолжали катиться из его глаз, лоб покрылся испариной. Он резко поднялся, схватил с полки пачку «Астры», попытался закурить, но руки "его не слушались, и спички ломались одна за другой.

Я любезно поднесла ему зажигалку и, закурив сама, продолжила атаку:

— Изобразив при Эдуарде Иосифовиче безутешного отца, вы вызвали милицию.

Его опять прорвало: во все стороны полетели слюни, сопли и слезы.

— Да? Все вы уже решили, все постановили. А что ж, по-вашему, тогда я с ее другом сделал? Ведь она ж не одна была, друг ведь мог за нее вступиться. Да любил я ее, понимаешь ты, любил! А ты об убийстве говоришь. Убирайся прочь отсюда!

— Дудки, уважаемый! Сначала я скажу все, что хотела, а потом мы с вами в милицию пойдем. Харламову вы подсыпали наркотик в кофе. А уж когда он отключился, занялись девочкой. Один удар в висок — и делай, что хочешь. Ведь вы, с вашего позволения, врач. Куда лучше ударить, знаете. Только вы не учли одного обстоятельства: убивал девочку правша — это установлено экспертизой. А мой клиент — левша, хоть и переученный. И надеюсь, что повторная экспертиза докажет его невиновность. Такой вот расклад получается у нас с вами…

Брюнетка молча, с расширенными от ужаса глазами смотрела поочередно то на меня, то на Игоря.

Он опять попытался что-то вставить, но я не позволила, решив дожать его, раздавить всеми имеющимися у меня фактами:

— После убийства вы сфотографировали погибшую и отослали фотографию невесте Харламова, узнав каким-то образом, что она собралась обратиться ко мне и решив так вот убедить ее в виновности Алексея. Вы также попытались запугать меня и не дать мне взяться за это дело.

— Таня, послушайте…

Но меня уже несло по всем кочкам — я сама себя распалила. Мне было просто необходимо высказать ему все, что я о нем думала.

— А поняв, что вы дали маху, отослав фотографии — ведь по часам Алексея можно понять, что фотография сделана за час до приезда милиции, — вы залезли в квартиру Натальи и все перерыли в поисках снимка. А кроме того, именно вы были в квартире Харламова и подкинули ему вот эти фотографии, сделав из него маньяка-убийцу, который любит снимать на память свои «подвиги». Но, к счастью, я тоже была тогда в той самой квартире и видела, как вы положили их в книгу.

Я вытащила из сумки пачку фотографий, но протянула не ему, а брюнетке — тоже психологический трюк.

Игорь Игоревич, бросив бесполезно истлевшую сигарету в пепельницу, аж застонал:

— О, господи! Кажется, я пропал.

Елена машинально взяла фотографии и, взглянув только на верхнюю, в ужасе отшатнулась:

— О, боже милосердный. Неужели это все правда, Игорь? Неужели это все ты?

Проняло все-таки. А то сидела, как истукан. Тот, кого я назвала убийцей, вскочил так, что стол свернул, и тот больно врезал мне ножкой по коленке.

— А что именно не правда: что были в той опечатанной квартире, подкинули сфальсифицированные улики, а потом милицию вызвали? Уж так вам хотелось форсировать события. Потом мы еще вместе в такси ехали. Помните? — Я ослепительно улыбнулась ему. Насколько мой подбитый глаз позволил, а сама исподтишка наблюдала за Леночкой.

Она в каком-то оцепенении снова и снова перебирала снимки. На лице ее отразилась смесь ужаса и отвращения. Ковалев заметил это и прямо перед ней бухнулся на колени, прямо как в фильме не очень высокого пошиба:

— Не верь, я умоляю, не верь! Это не правда! Она отстранилась от него. В ее глазах читались испуг и презрение. Он опять воззвал ко мне, все так же стоя на коленях: