Западный ветер даром что дул с моря, нес не прохладу, а зной. Гонцы, как сговорившись, приносили плохие вести одну за другой. На перевале Пештар обнаглевшие до предела разбойники напали на караван правителя, везший в столицу дань, собранную по ту сторону гор. Перебили охрану и забрали все. Одному из погонщиков удалось спастись, удрал в суматохе на своем верблюде. Поклажу, конечно, сбросил, сын шакала, чтобы верблюд бежал скорее, за что и был наказан – вон, голова торчит на шесте у восточных ворот дворца.

Никогда не было такого, чтобы разбойники могли одолеть воинов. Разве что вдесятером на одного, но караван с данью сопровождала полусотня воинов, отборных, закаленных в боях, рубак. Что – пять сотен разбойников накинулись на них? Невозможно в это поверить, ведь известно, что разбойничьи шайки немногочисленны – двадцать, тридцать, много сорок человек. Если разбойников собирается много, то они сразу же делятся на враждующие группы и принимаются резать друг дружку. Ох, уж не сговорились ли разбойники с воинами? Караван-то был богатый… А может, и не было никаких разбойников? Воины могли сговориться с погонщиками, бросить жребий и прислать одного якобы спасшегося к правителю, рассказывать сказки. А сами свернули с пути и где-то, в укромном месте, поделили добычу. «Никто не спасся, правитель, только мне удалось!» Никто из воинов, умелых в битвах, не смог спастись, а какой-то щенок смог! Эх, надо было не рубить ему сразу голову, а подвергнуть пыткам, чтобы сказал правду. Поспешил, не сдержался, сиди и гадай теперь.

Не успела еще вытечь вся кровь из отрубленной головы первого гонца, как явился второй и тоже с дурной вестью. В земле Амлат, богатой плодородными полями, произошло восстание. Какие-то проходимцы убили наместника, поставленного Явалом, и выбрали между собой правителя. Смешно сказать – земля Амлат невелика, на хорошем коне можно за день обскакать вокруг нее, и теперь в ней есть свой правитель! Ничего, у восточных ворот, где принято выставлять головы казненных, места много! А если и не хватит места, как иногда случается, то головы можно не нанизывать на шесты, а вязать на них гроздьями. От того места, откуда восходит солнце, и до места захода его есть только один правитель – Явал, потомок Каина, сына Адамова. Велика власть Явала, крепка его рука, держащая бразды правления. А уж как страшен гнев Явала, и напоминать не надо, все знают.

Третий вестник прибежал не издалека, а с дворцовой конюшни. Тоже с плохой вестью – любимый белый жеребец правителя ни с того ни с сего вырвался из стойла, снес ворота конюшни, перемахнул с разбегу через дворцовую ограду и ускакал прочь, поймать его не удалось. Жеребца жаль, второго такого не найти, не жеребец то был, а белое облако, стремительное в своем полете. И поневоле задумаешься – случайно ли сбесился жеребец незадолго до того, как он собрался выехать на нем к народу своему? Раз в седмицу народ должен видеть правителя, иначе поползут слухи о том, что правитель в немощи или того и хуже – умер. А от подобных слухов до волнений – рукой подать. Известно, что смутьяны всегда начинают со слухов о слабости правителя. Так легче подстрекать народ, подбивая на смуту. Поэтому Явал показывался народу регулярно – выезжал в сопровождении многолюдной свиты из восточных ворот, и под нескончаемые славословия подданных, стоявших по пути следования, ехал к Храмовой площади, а оттуда сворачивал налево и возвращался во дворец через северные ворота. В таком маршруте был скрыт великий смысл, ибо восточные ворота назывались Воротами Справедливости, недаром возле них выставляли головы казненных, а северные – Воротами Силы. Получалось, что правитель следует путем справедливости и силы, или, если проще, что великий правитель Явал справедлив и силен, сила дает ему справедливость, а справедливость – силу. Ворожея Агуна умела хорошо рассуждать об этом, так, что заслушаться можно, язык у нее подвешен как надо.

Но сегодня Явал поостерегся выезжать из дворца. Раз уж день начался с плохого, хорошим он не закончится, нечего искушать судьбу. Народу можно показаться и завтра, а для пущего величия можно выехать не на коне, а на слоне с устрашающе выкрашенными в красный цвет бивнями. Красный – цвет крови, и со стороны кажется, что слон только что задрал кого-то бивнями. Это внушает подданным страх, переходящий в трепет и почтение, переходящее в раболепие. Явал не любил ездить на слонах, слоны велики, но неповоротливы, они могут противостоять большому количеству нападающих, но от опасности на них не убежишь. К тому же бывалые воины имеют сноровку против слонов – нападая и отскакивая прочь, они подрезают им сухожилия на ногах, и слон падает огромной горой трепещущего мяса. Поди-ка, попробуй подрезать сухожилия горячему норовистому жеребцу. Ничего не получится. Но завтра можно явиться народу и на спине слона, а лучше, как не раз уже делалось, велеть обрядить в свои одежды евнуха Луда, да наклеить ему бороду, подобную своей и пусть он выедет к народу под видом правителя Я вала. Если с Лудом что и случится, то невелика потеря. Придворных много, евнухом можно сделать любого. Все достоинство Луда лишь в том, что он статью похож на правителя, издалека можно принять его за Явала. Решено – пусть завтра на слоне выезжает Луд!

Трижды хлопнув в ладоши, правитель подозвал к себе слуг и отдал распоряжения по поводу Луда. Слуги поклонились и вышли, но один тотчас же вернулся и доложил, что к правителю прибыл торговец из Емаса по имени Элон. Услышав название Емас, Я вал догадался, что речь пойдет о Ное, сыне Ламеховом, смутьяне из смутьянов, презренном гордеце, ставящем себя выше всех, в том числе и выше самого правителя.

Элон, по обыкновению своему, вошел боком и кланялся через каждый шаг. Кланялся как должно, всякий раз утыкаясь носом в расстеленный на полу ковер. Явал любил ковры, и они в его покоях не только лежали на полу, но и висели по стенам. От висящих на стене ковров двойная польза – ковры создают уют и скрывают потайные двери, через которые можно тайно проходить из одного покоя в другой, а при необходимости и спастись бегством. Явал был предусмотрительным правителем и всегда, надеясь на лучшее, исходил из худшего. Позаботься о худшем, и оно не коснется тебя, разве не так?

– Говори! – повелел правитель, когда Элон остановился в пяти шагах от него и пал на колени.

– О, великий Явал, да продлится вечно твое правление… – начал Элон.

Пока он говорил положенные славословия, трепеща и потея, Явал думал о том, что пора внести изменения в правила, установленные во дворце. Надо повелеть, чтобы все подданные, удостоенные внимания правителя, останавливались не за пять, а за десять шагов от него. Слух у правителя хороший, да и говорить можно громче, но не придется тогда вдыхать запах чужого пота. Странное у подданных свойство – обливаться потом на глазах у правителя. Разве не понимают они, что тем самым доставляют ему неудобство? И вообще, как смеет этот презренный Элон являться к правителю, не сменив дорожных одежд на чистые и не умастив тела благовониями? Хочет таким образом подчеркнуть свое усердие – смотри, о, великий, так я спешил принести тебе вести, что даже себя в порядок не привел! Посмотрим, стоят ли того принесенные Элоном вести, а то…

А то достаточно щелкнуть пальцами, и выступит из-за трона один из двух телохранителей-улданей, повсюду сопровождающих правителя, схватит Элона за волосы, обнажит искривленный меч и взглянет на правителя, вопрошая – здесь, на глазах у него отсечь голову или выволочь за порог и убить там? Если Я валу будет угодно лицезреть казнь – он кивнет и тотчас же покатится к его ногам голова презренного Элона. Если же не захочется Явалу утомлять свой взор лишней казнью, то он укажет глазами на дверь. Улдани верные, они никогда не предадут, для этого им недостает ума, к тому же они знают, что за измену одного перед правителем ответит весь род. Согласно обычаю, установленному еще прадедом Мехьяэлом, телохранителям перед поступлением на службу к правителю, отсекали языки, чтобы не смогли они разболтать никому услышанное во дворце и рассказать увиденное. Мудрый обычай, Мехьяэл славился своей мудростью, и все говорят, что Явал не только пошел в прадеда, но и превзошел его. Раз говорят, значит, так оно и есть, со стороны ведь виднее.