– Богатые люди очень économique [24], знаешь. А ты почему тут? – спрашивает Тиффани.

– Я своего отца не знала до прошлого года. Он меня нашел. Он богатый.

– Mais[25] не такой богатый, – говорит Тиффани. – Потому что это так дешево приехать сюда.

– Может быть. Я не знаю. Кажется, у него есть вертолет.

– Quoi?

Таш изображает, как будто летит за штурвалом. Когда Тиффани говорит “l’avion”, она мотает головой и крутит поднятым вверх пальцем.

– А! Вертоле-э-эт, – догадывается Тиффани.

Таш смеется.

– Я же так и сказала, Эстелла.

– Je suis pas Estella. Je suis[26] тетя Соня, – говорит Тиффани и подмигивает.

– Et moi?[27]

– Ты – прринсес Авгууст, – говорит Тиффани. На секунду задумывается и добавляет: Avec les GHDs[28].

Принцесса Августа, у которой есть щипцы для распрямления волос.

– Да, возможно. По-моему, Бьянка была больше похожа на принцессу Августу.

– Oui, – отвечает она со вздохом. – Бьянка.

Таш тоже вздыхает.

– Да.

– Quand même, ceci est un privet school pour les économiques. Les pauvres[29].

Les pauvres pêcheurs. Бедные рыбаки. Таш смеется.

– Les рыбаки, – говорит она. – Les фишмены. Это школа для рыбаков?

Тиффани тоже смеется, запрокинув голову на белый фаянс старой ванны. Она широко распахивает свои зеленые глаза, и в них Таш видит безупречную простоту, безупречную дружбу. Они с тем же успехом могли быть малышами в ясельной группе или котятами в корзинке. Она делает глоток из бутылки, но обнаруживает, что там почти ничего не осталось, и передает ее обратно. Никаких особенных изменений она в себе не ощущает, если не считать того, что хочется раздеться и попросить Тиффани повторить мастер-класс по заклеиванию скотчем сосков, который она давала им на прошлой неделе, а еще хочется написать Коле и сказать ему, что на самом деле ей нравится его язык и… Таш с силой моргает.

– Не фишмены, – говорит Тиффани. – Бедные богачи. Les pauvres riches.

– Такое бывает?

– Mais oui.

– Ты себя чувствуешь пьяной?

– Oui.

– Пойдем на дискотеку?

– Oui, Estella!

Встать оказывается труднее, чем они предполагали. Они смеются и садятся обратно. Может, попробуют еще разок через десять минут, а может, вообще никогда больше не будут вставать. Возможно, им придется остаться здесь навсегда. Они – сухая трава. Бессмысленные пушинки. Это жутко смешно, и…

Кто-то стучится в дверь. Учитель? Огромные глаза. Тишина.

– Тиффани? Таш? – это голос Дони.

– Oui? – Хихиканье. – У тебя есть палка-макалка?

– Нет! Тс-с. Выходите. Про вас внизу спрашивают. Бекки сейчас расскажет учителям, что вы пьете.

– Merde[30], – говорит Тиффани.

Таш встает. Она чувствует себя одновременно потрясающе и ужасно. Она могла бы сейчас взлететь, по-настоящему взлететь и махать прозрачными крылышками. Парить по воздуху… Если бы только не эта… не эта…

– Кажется, меня сейчас…

– Эстелла!

Доктор Морган изо всех сил старается проникнуться музыкой, которая им нравится, – с вокодерами и внезапными головокружительными сменами скорости. Каждая песня – как будто три песни, собранных вместе. Три плохих песни. Все, что нравится этому поколению, так или иначе испорчено: жестяная музыка из дешевых наушников, трагически низкое качество MP3-файлов. Он смотрит на мадам Венсан, когда думает, что она не заметит. Она – такой же винтаж, как виниловые пластинки, о которых он мечтает, но никогда не покупает. Такая же стойкая и нерушимая, как винил. Аналоговая, олдскульная. Ее колготки цвета естественного загара морщатся под коленками тонкими складочками, за которыми, впрочем, все равно видны варикозные вены. Он думает о жаркой пустоте, которую она в нем пробуждает, это похоже на обжигающий горло виски. Но не сейчас: сейчас он этого не чувствует. Он чувствует это только в темные времена, когда сдается, перестает бороться и проваливается внутрь.

Когда его легкие наполняет ряска. Когда эта боль абсолютно необходима.

Ее плоть вся будто немного припудрена и пахнет увядшими розами.

Иногда он понимает свою проблему так: он – лабораторный стакан, который все никак не наполнится. На дне стакана девочки, их уроки, еда, перекличка по журналу, младшие кружатся облаками мелких насекомых, а старшие начинают смотреть на него и отводить глаза. Вот только… Мы не закончили. Дальше в стакане – работа: конечно, бессмысленная. Невозможно изменить мир, будучи учителем биологии в школе, которая полна нелепых девиц с их контрабандной помадой, всепоглощающими пищевыми нарушениями и отсутствием глубокой мысли. Вдохновлять неокрепшие умы. Так было сказано в объявлении о вакансии. Эти умы больше не надо вдохновлять, он в этом абсолютно уверен. А вот что им надо, он точно не знает. Каждый день он занят только тем, что ждет вечера. Читает “Нью сайентист”. Разгадывает кроссворды. Пишет письма в газеты. Отправляет разгаданные кроссворды.

Это тоже жизнь. Так тоже можно жить. Вполне.

Он больше не молится, но читает каждое письмо, которое присылает “Сообщество гуманистов”.

Так почему же лабораторный стакан никак не наполнится? Ведь он вроде бы не против: он жаждет наполниться, чтобы над ним поднимались пена и пар, чтобы содержимое переливалось через край, как на дурацких картинках напитков из соцсетей, которые так любят старшие девочки. Искристость ролевых онлайн-игр. То, что он иногда случайно видит у себя в айфоне, когда включает режим “приватного просмотра” и его пальцы вбивают в поисковые системы слова, хранящиеся в таких глубинах сознания, которые он не вполне контролирует. Не целые фразы, а только их обрывки. Мальчики. Бьет. Женщина-учительница. Если пальцы добавят слово “хентай”, то вместо настоящих людей появятся японские картинки, и это лучше, потому что а) они чище и б) не вызывают такого чувства вины. Единственная проблема заключается в том, что японцы обожают картинки, на которых мужчины-учителя, наделенные огромным мужским достоинством, трахаются со своими юными и крошечными ученицами (юными и крошечными в педофильском смысле), и смотреть такое в школе для девочек – просто верх идиотизма, даже если у тебя включен режим приватного просмотра. К тому же он искал совсем не такие картинки. Ему нужны женщины – возвышающиеся над ним скалой, вооруженные плетью и злые. Как мадам Венсан в те дни, когда у нее правильное настроение. Пена в верхней части стакана пульсирует, как жидкий азот, шипит, как магний во время идиотских опытов, которые он показывает фенечкам, – но через край не переливается. Пока.