– По этому номеру ты должен будешь сказать только два слова, – поясняет полковник. – Первое слово – Чингиз. Это – ты. Так мы тебя представили. Больше о тебе они ничего не знают. Ни задания. Ни как ты выглядишь. Ничего. Второе слово – номер. Согласованы две площадки для возможной встречи. Первая – автостоянка у вокзала Ватерлоо, – из бокового кармана пиджака полковник извлекает фотографии и одну протягивает мне.

Угол здания с плакатом на арабском. Дорожная развязка. Урна. Телефонная будка.

– Это здесь, – уточняет он. – Запомни – номер один.

Киваю, и фотография отправляется в пепельницу. Каинов щелкает зажигалкой, терпеливо ожидает, пока глянцевая бумага разгорится.

– Это вторая площадка, – протягивает еще одну фотографию, – парковка на Хайд-Парк-Гейт.

Внимательно рассматриваю местность и киваю. Смятый снимок медленно лижет язычок пламени зажигалки.

– Так вот. Говоришь – «Чингиз» и номер площадки, – Каинов перемешивает авторучкой пепел. – На следующий день с семнадцати до семнадцати часов пятнадцати минут тебя будет ждать в указанном тобой месте красный автомобиль «Ягуар» с цифрами в номере 5 и 4. Если в салоне никого нет – не подходишь. Если в салоне больше одного – не подходишь. Если в салоне один человек, он сидит на водительском месте, не выходит, не бродит вокруг автомобиля, не открывает капот или багажник – подходишь и садишься на заднее сиденье. Называешь себя Чингизом. Как только услышишь в ответ номер площадки, где проходит встреча, – можешь говорить. Чем смогут – обещали помочь. Вот, в общем, почему я и задержался, – полковник улыбается смущенно, – нужно было все это согласовать. А Соседи, ты сам, наверное, понимаешь, не всегда рады подобным просьбам.

– Спасибо, – благодарно киваю, он мне действительно очень помог.

– В «Ллойдс Банке» на Кесингтон-Хай-Стрит в ячейке восемьдесят три сто двадцать четыре лежат пять тысяч европейских динаров. Ключ к ячейке, – полковник протягивает мне маленький ключик на брелке с номером. – Код доступа – дата рождения твоей мамы. Как только ты заберешь деньги, в тот же день ячейка будет пополнена на ту же сумму.

– Неограниченно? – вот это мне начинает нравиться.

– Не беспокойся, – усмехается полковник. – Все вычтем из зарплаты по возвращении.

Улыбаться уже не хочется. Мои сто двадцать рублей в месяц, плюс прогрессивка, а цены в Европейском Имамате, говорят, просто караул…

– Шутка, – успокаивает меня Каинов. – Только не шикуй. Сам понимаешь – для твоей легенды излишняя роскошь только повредит.

– Решения о выходе или дальнейшей работе я принимаю сам. Верно?

Полковник серьезен, сдвигает брови к переносице:

– Как только почувствуешь, что становится горячо, – выходишь. Едва только почувствуешь. Хотя бы намек, – полковник смотрит отечески. – Никто тебя не осудит. Если не сможешь выйти под своими документами, то обратишься за экстренной помощью. Вариант твоего вывода через Соседей согласован. Они помогут, – закуривает еще одну сигарету, – теперь поговорим о переброске.

Смотрит на часы.

– Через восемь часов и двадцать девять минут ты окажешься в Польском оккупационном секторе, в концентрационном лагере «Карловц», как переведенный туда Александр Бжызецкий. Условия там вполне приемлемые. Этот лагерь вроде отстойника для квалифицированных ценных специалистов. Туда собирают ученых из оккупированных стран Варшавского договора для того, чтобы распределить их потом по заводам и лабораториям, где они продолжают свои научные разработки для Саддама Хусейна. Бжызецкий получил туда направление две недели назад, по болезни задержался в лагерном лазарете, там же умер. В лазарете «Ратиборжа» работают наши товарищи из польских патриотов – тело Бжызецкого было сожжено, пепел развеян. Потому в его бараке уверены, что Бжызецкий переведен в «Карловц». Ты сразу попадешь туда, в закрытый блок «Z». Оттуда и зарегистрируешься на конкурс в «Honey Mill». У Пэрриса побывали уже шестеро из «Карловца», потому проблем с разрешением на проезд в Лондон и пересечения оккупационных зон не будет – процедура отработана. Пэррису сообщишь, что тебе порекомендовал поучаствовать в конкурсе Вацлав Гусак из Праги. Он действительно был у Пэрриса и оставил, насколько нам известно, доброе впечатление о себе. Но конкурс не прошел.

Полковник сбил пепел:

– Вопросы. Любые. Все, что придет в голову – до твоего вылета мы больше не увидимся.

Думаю. Чешу затылок. Слишком много информации вылил на меня начальник. И все же основное ясно, как день. Автономная работа. Сам себе командир. Захотел – соскочил. Захотел – заказал пиццу. А соскучился – представился Чингизом и поговорил с умным человеком.

– Этот Сосед. Какие у него полномочия? Кто такой хоть? – немного смущает, что придется в экстренном случае садиться в автомобиль к незнакомцу.

– Агент самой высокой квалификации. Все что нам известно, – полковник улыбается виновато, – мы о тебе тоже особо не распространялись. А насчет полномочий… в трудной ситуации окажут посильную помощь. Вот и все полномочия.

Думаю. Все что от меня требуется – делать свою привычную работу и в один прекрасный день заказать пиццу с ветчиной. Кажется, не так уж сложно. Только страшно не по-детски.

– В общем, все понятно, – говорю медленно, стараясь поймать хоть один хвостик сомнения в мыслях. – А если кто-то в «Карловце» знал Бжызецкого?

– Блок «Z» изолирован, из него не выпускают ни в город, ни на территорию лагеря. Мы проанализировали всех его заключенных, и тех, кто мог быть с ним знакомым, среди них нет. К тому же он восемь лет не был на Родине в период взросления. Вряд ли его кто-то узнал бы даже из старых друзей. В остальном – действуй по обстоятельствам.

Молчу. Тру кулаки. Страх не проходит.

– Деньги, – Каинов выкладывает на стол тощую пачку европейских динаров, – больше иметь не положено по лагерным правилам, но тебе и не понадобится на первое время. В лагере кормят, поят и даже выводят на прогулки, – усмехается. – А после внедрения, если все сложится удачно, сходишь по обстоятельствам в «Ллойд Банк», снимешь необходимую сумму.

Прячу деньги в карман. Полковник вынимает из кармана маленький полиэтиленовый пакет и высыпает в него содержимое пепельницы:

– Я сентиментален с некоторых пор, – качает притворно головой. – На память всякую мелочь собираю.

– Кажется, это называется фетишизм, – улыбаюсь кисло.

– Но-но! Без намеков, – прячет в карман пакет с пеплом, поднимается, протягивает руку. – Ну… удачи, Леш.

Встаю, жму ответно крепкую ладонь.

– Спасибо тебе, Леш, – неожиданно говорит полковник. – Что бы ни случилось… ты сделал верно. Я горжусь, что работаю с тобой.

Его слова бьют в самую душу. Странно подрагивает что-то внутри, и горло сжимается неконтролируемо:

– Товарищ полковник, – говорю севшим голосом, – это вам спасибо. Не каждому советскому человеку выпадет такая судьба. Спасать товарища Сталина. Спасать нашу великую Родину.