Копали мы по очереди. Когда яма стала достаточно глубокой,осторожно опустили в нее тело Шурика. Татьяна перекрестила его и сказала:

– Спи спокойно, родной, смотри не хулигань!

Я с ужасом смотрела на уже начинавшее зеленеть лицопокойного. И надо мне было его убивать, расстались бы по-хорошему. Он былхреновым любовником, но спонсором – очень даже ничего. Самым щедрым из всех уменя имеющихся, а потому – постоянным. Прости, Шурик, что так вышло, прости,дорогой.

– Ну что, никак наглядеться не можешь? – перебила мои мыслиТатьяна. – Ясное дело, как-никак не чужие. Я тебя часто в этом доме видела,чаще других.

– А что, были и другие? – искренне удивилась я. НеужелиШурик, семидесятилетний немощный Шурик, мог трахаться с кем-то еще?!

– Да их было полно, – отрезвила меня Татьяна.

– Это правда?

– Буду я врать! Этот старый пердун таскал сюда девок толькотак.

Татьяна презрительно скривилась, и я поняла, что она зла наШурика. Нет, зла – это слишком слабо сказано. Она смертельно его ненавидела,это было написано на ее курносом лице. Только вот за что? Шурик дал ей работу,платил хорошие деньги, заботился о ней, как о собственной дочери… Как о дочери?Надо бы подумать об этом на досуге.

– Ну что, будем закапывать?

– Да, конечно, – сказала я и схватилась за лопату.

Вскоре все было закончено. Татьяна разровняла землю изакурила сигарету.

– Можно сказать, доброе дело мы с тобой сотворили, – сказалаона. – Похоронили его в любимом месте. Он ведь без этого дома жить не мог. Егосюда как магнитом тянуло. Оно и понятно, здесь не хуже, чем в какой-нибудьШвейцарии. Тишина, покой, чистый воздух… Послушай, а ты его хоть немноголюбила?

– Что? – вздрогнула я.

– Ты любила Александра Игоревича? Ну, Шурика своего.

– Нет. А разве такого можно любить?

– Наверное, можно. Жена, например, за него замуж по любвивыходила.

– Ты думаешь, по любви? Мне кажется, за такого только радиденег и пойдешь. Хотя, когда он женился, вряд ли был богат. Деньги обычноприходят с годами.

Татьяна щелчком отбросила окурок в сторону.

– Послушай, ты бы сходила в дом, принесла горячительного, –сказала она. – Голова по швам трещит от всех забот.

– Что, прямо на могиле пить будем?

– А то! Мы ведь должны его помянуть по-человечески. Пока тыза спиртным сходишь, я тут клумбу разобью, чтобы ни у кого подозрений невозникло. Фиалок насажаю, ромашек… В парнике их, как грязи. Шурик по полевымцветам тащился. Я всегда этому удивлялась. Вроде богатый мужик, должен всеизысканное любить, а он с колокольчиками носится как придурок. Одним словом,лох. Как был лохом, так и остался.

Даже деньги его не спасли. Я тут несколько дней назад коврывытрясала. Только вынесла на улицу, гляжу, этот урод веник из колокольчиковтащит, счастливый такой, словно эти колокольчики из золота сделаны. Он потомэтот веник мне подарил…

Опустив голову, я пошла в дом. Терпеть Татьянину болтовню небыло сил. Клумбу она разобьет!

Еще бы табличку на сосну присобачила: «Копать здесь». Хотяпри известной любви покойного к цветам еще одна клумба, может, и не вызоветподозрений. А джип? Куда, интересно, мы денем джип? Охрана его видела… Да иТатьяна – уж слишком подозрительна ее помощь. Знает девчонка, что я при деньгах,будет потом шантажировать… Да ну ее ко всем чертям!

Дом встретил меня тишиной. На мраморном столике у входастоял наполовину засохший букет полевых цветов. Колокольчики… Как трогательно!Мне он обычно дарил розы. Голландские, на длинных ножках. Восемьдесят пятьрублей одна штука. Без запаха. Стоят не меньше двух недель.

Приеду домой (если приеду!) обязательно выброшу. Хочустереть из памяти все. Шурик… Стареющий плейбой… Татьяна спросила, любила ли яего. Нет, не любила. Я любила его деньги. Денег у него было, как у арабскогошейха. Наверное, он задницу в туалете долларами подтирал. А он, интересно, менялюбил? Теперь это не имеет никакого значения…

Бар был заставлен бутылками. Каждая тянула долларов на сто.Многие – привозные. Ох и напьемся мы сейчас с Татьяной! Текила… Текила,пожалуй, подойдет. Сорок градусов – а с водкой не сравнишь.

Половицы за моей спиной тихо заскрипели.

Я вздрогнула и выронила бутылку из рук. Бутылка, ударившаясяо каминную решетку, разбилась, звон стекла привел меня в чувство. Я оглянулась– никого… А может, это Шурикова душа?

Мамочки мои! – Оглушающе взвизгнув, я выхватила из баракоробку с коньяком и пулей понеслась на улицу.

Татьяна, что-то напевая себе под нос, сажала цветы на могилеШурика. Ну и выдержка у этой хохлушки!

– Нормальная клумбочка получилась, – сказала она. – Я ееракушками обложу. У меня их целый мешок валяется. Шурик с моря внукам привез, аони играться не стали. Этим монстрам компьютеры подавай!

Я остановилась в двух шагах от нее, пытаясь привести дыханиев норму. Татьяна повернулась ко мне и спросила:

– Ну что, мы сегодня пить будем или нет?

– Будем, – кивнула я.

– Так давай наливай. Ты меня в это дело впутала, ты исуетись. Правда, у меня руки в земле, но это такая мелочь! Мне эта земля ужеродной стала. Я здесь уже три года живу.

Я распечатала коробку, достала коньяк и две фирменныерюмочки.

– А что закуски не прихватила? – спросила Татьяна.

– Какая, к черту, закуска?! – возмутилась я. – Тожепридумала – рядом с покойником пир устраивать!

– А мы не пир устраиваем, а поминки. В этом-то вся иразница. Ну ладно, давай шлепнем. За Шурика. За него, родного.

Я выпила коньяк (вкуса не почувствовала), втянула голову вплечи и тихо спросила:

– Таня, а тебе-то зачем все это нужно?

– Что именно?

– Ну, мне помогать…

– У меня с Шуриком свои счеты.

– Какие?

– Тебе интересно?

– Ну да, – замешкалась я.

– Тогда наливай рюмку, скажу.

Я налила, мы опять выпили. Помолчали. И выпили еще.