Но только не для Чжи Мона.

Ему потребовалось сделать всего три шага от молитвенных башен. И пусть от столь резкого перемещения покалывало всё тело и то и дело ощутимо простреливало током позвоночник, зато сейчас он стоял в сумрачной пустой комнате, выстуженной гуляющими сквозняками, и смотрел на спящего Кванджона.

Тот лежал на спине в своём неизменном чёрном с золотом одеянии, бледный, как шёлковые одеяла под ним, и трудно дышал. Рот его был приоткрыт в попытке глотнуть побольше воздуха, а слипшиеся ресницы подрагивали от тяжких сновидений. Сияющий дракон, клубком свернувшийся на груди императора, казался живым, поднимаясь и опускаясь в такт рваному дыханию, которое до краёв наполняло тишину спальни отрывистыми влажными хрипами, куда изредка вплетались невнятные стоны.

Чжи Мон прислушался и печально покачал головой: обширное поражение лёгких, излечить которое медицине Корё было не под силу.

Кванджон был виноват в этом сам: в недавнюю годовщину смерти Хэ Су он вновь провёл не по-летнему холодную ночь в лодке, надышавшись водяными испарениями и умывшись студёной росой. И пусть организм его был по-прежнему крепок и силён, длительное переохлаждение вкупе с душевной слабостью, мучительными воспоминаниями и нежеланием бороться за жизнь сделали своё чёрное дело.

Император угасал, и на этот раз безнадёжно, вздох за вздохом неумолимо приближаясь к вечности.

Сколько раз он умирал, но, уже перешагнув грань, возвращался, вцепившись в жизнь звериной хваткой! Потому что ему было ради кого это делать. А теперь – нет.

Одиночество изматывало его и высасывало все силы. Кванджон обладал редким здоровьем, однако его медленно и верно убивало отсутствие в его жизни одного-единственного существа, которое было его всем и которому он хранил волчью верность. И никто не способен был удержать его здесь, оттолкнуть от пропасти, потому что он этого не хотел.

И даже Чжи Мон, всегда ходивший с ним по краю, был бессилен, так как и сам теперь намеревался шагнуть за этот край.

Все эти годы, что он вёл Ван Со, его много раз посещали крамольные мысли нарушить завет Небес, отойти в сторону и подарить на горсть больше счастья четвёртому принцу и Хэ Су, помочь Кванджону нести его непосильную ношу. И всякий раз он останавливался за миг до решающего шага. Останавливался не из-за боязни кары на свою голову, а по одной простой причине: знал, что исход будет один, что бы он ни делал.

Иллюзия всесилия проводника бьёт не только по нему, но и по тем, кому он пытается помочь изменить судьбу вопреки воле Небес. И за те крохи счастья, что Чжи Мон мог подарить Хэ Су и Ван Со, они бы заплатили с лихвой, даже больше, чем можно предположить. Заплатили двойную цену: за само счастье и за исправление ошибки. Потому что ничто и никогда не даётся просто так. Для того чтобы изменить судьбу, одного желания недостаточно. Нужно умереть и снова возродиться.

Именно на эту крохотную призрачную зацепку Чжи Мон уповал в своём почти сформировавшемся решении.

Яблоко, прихваченное морозом, раскачивалось на голой ветке, и рука звездочёта тянулась к нему всё ближе и увереннее.

А пока император тонул в удушливом болезненном забытьи, Чжи Мон стоял рядом и смотрел на него – исчезающую тень великого правителя и прирождённого воина, безмолвно прося прощения за всё, что случилось, в том числе и по его вине, вине послушного орудия Небес. Особого смысла это не имело, но Чжи Мону было жизненно важно хотя бы произнести слова покаяния, если потом у него ничего не выйдет.

Он прошёл рядом с Ван Со всю жизнь, год за годом, и помнил его с ангельски прекрасным чистым лицом, когда тот ребёнком ещё любил весь мир, а больше всего – матушку и своего заботливого старшего брата Му.

Он знал Ван Со застывшим в непонимании и отчаянии, озлобленного на весь белый свет, прячущего свою боль, внешний изъян и незаживающую рану на сердце за жуткой железной маской, ставшей его спасением и проклятием.

Он видел Ван Со сломленным, обессиленным и готовым сдаться, когда из-под его ног выбили землю, лишив единственной опоры, что держала и наполняла его светом.

Он оставил Ван Со жестоким и беспощадным властелином, очерствевшей души которого уже не достигали мольбы о милосердии и помиловании.

Только иначе и быть не могло. Никак.

Мальчика, будущего императора, искалечили в прямом и переносном смысле в раннем детстве и продолжали калечить в юности и в зрелые годы, причём родные, любимые, близкие люди. Если учесть, что этот человек перенёс и претерпел ещё до восхождения на престол, то можно ли было судить его за уничтожение тех, кто погряз в жестокости и подлости не только по отношению к нему, но и вообще к любому из тех, кто даже не представлял опасности?

Чжи Мон не осуждал его и не оправдывал.

Во все века, в каждом из миров обитает ненасытное чудовище – власть. Она чревата компромиссами и подчинением обстоятельствам, не зависящим от обладающего ею. Эти обстоятельства создают такие ситуации, что выйти из них с чистыми руками и добрым сердцем практически невозможно: власть ломает и выворачивает самых сильных.

Да, Кванджон карал. Карал сурово и безжалостно. И, как запишут потом историки, был кровавым тираном, убивавшим братьев и племянников. Потому что никому и никогда не прощал одного – предательства.

Четвёртый принц Корё Ван Со родился под звездой Короля и не мог стать никем иным. Такова была его судьба. Так было предначертано волей Небес.

Которую Чжи Мон самонадеянно намеревался изменить.

Погрузившись в размышления и воспоминания, астроном не заметил, что император проснулся и смотрит на него.

– Приветствую вас, Ваше Величество, – спина согнулась в привычном поклоне, а слова прозвучали теплее и искреннее, чем когда-либо.

А ведь он скучал по Кванджону, действительно скучал!

Тусклые глаза на утомлённом землистом лице на миг озарились радостью и тут же снова погасли.

– Ты… – прошептал император, но вдруг поперхнулся и зашёлся надсадным кашлем, эхом отдающимся от стен. А когда приступ стих, добавил с усмешкой в голосе, которая никак не затронула заострившиеся черты: – Странно… Мне не сообщали о затмении.

– Всегда есть иные пути, – пожал плечами Чжи Мон. – Просто они не такие очевидные и простые.

Не было ничего удивительного в том, что Кванджон связал его появление со слиянием небесных тел и не поинтересовался, как придворный звездочёт спустя столько лет не изменился внешне. Даже на