Пора.

За спиной он услышал шаги императора и, кивнув дворцу на прощание, двинулся навстречу Кванджону.

Тот в сопровождении свиты возвращался из храма. Несмотря на возраст мужской зрелости и полного расцвета – ведь что такое сорок лет? – его поступь была тяжёлой, словно он нёс на себе грехи и тяготы всей своей жизни, а может, так оно и было на самом деле.

Приблизившись к императору, Чжи Мон обомлел. Он видел его каждый день и всё никак не мог привыкнуть. На него с бесстрастного, застывшего лица смотрели подёрнутые пеплом глаза, абсолютно мёртвые. В этих глазах больше не было ни жизни, ни желаний, ни малейшей искры чувств и эмоций. Если правду говорят, что глаза – зеркало души, то вместо души у Кванджона зияла чёрная дыра. Страшная пустота, затягивающая в своё бездонное жерло всю радость и тепло, что вспыхивали рядом. Глаза императора не отражали свет, в них меркло всё, не оставляя ни проблеска надежды.

Почувствовав, как по его спине побежали мурашки, Чжи Мон вздохнул. Ему придётся оторвать от себя Кванджона Ван Со, как пришлось в своё время отрывать Тхэджо Ван Гона и Хеджона Ван Му, а также многих других, счастливо миновавших эту кровавую тёмную эпоху, но нуждавшихся в помощи в иных мирах, в иные времена.

Это всё. Ему придётся.

Из-за гор показалась нетерпеливая луна.

– Ты так сильно хочешь уйти? – проговорил Кванджон одними губами.

На его лице не шевельнулась ни одна мышца, даже ресницы не дрогнули, когда он смотрел на астронома. Но сердце его, которое Чжи Мон чувствовал, как своё собственное, билось жалобно и часто.

С трудом заставляя себя не слышать его сиротливых стонов, звездочёт кивнул:

– Да, Ваше Величество.

– Но ты обещал мне другое, – всё так же ровно возразил Кванджон. – Ты же сам говорил, что ты – человек императора.

– Это так, – с печальной улыбкой признался Чжи Мон. – Однако у меня был лишь один король. Он был мне другом и братом. Он был истинным монархом.

Брови Кванджона дёрнулись к переносице, но тут же вновь застыли на холодной маске его лица. О ком он подумал, о Тхэджо или Хеджоне, астроном не собирался выяснять. Значения это уже не имело. В душе императора, иссушённой страданиями и потерями, жил и до сих пор имел значение только один человек. Его человек. Его женщина.

– Говоря о госпоже Хэ Су, – вслух продолжил свои мысли Чжи Мон, – я не думаю, что она была из этого мира. Обратив взгляд в прошлое, вы и сами это поймёте. Вам нужно забыть её. Не желая отпускать прошлое, вы не сможете достичь будущего.

Чжи Мон знал, что это его «нужно забыть» подействует на Кванджона ровно наоборот. И сам не понимал, зачем это ему сказал. Однако о своих словах не жалел.

Он ни о чём не жалел. Но всё помнил. И покидал эту эпоху отнюдь не с лёгкой душой. Когда он уже направлялся к воротам, с каждым шагом приближаясь к долгожданной свободе, перед его глазами вдруг возникла давняя картина, врезавшаяся в его память на все оставшиеся времена: юные принцы Корё, ещё счастливые, ещё открытые этому миру и друг другу. Ещё живые и светлые души, которые не очернило время, борьба за власть и яд дворцовых интриг.

Такими он и будет их помнить. Каждого из них. И куда бы ни пришлось ему идти, каждого заберёт с собой, в своём сердце.

Чжи Мон сделал всё, чтобы Судьба не оступилась. Всё, что от него зависело. И он всегда знал. Он знал всё с самого начала, которое никогда не было самым началом, и до конца, который никогда не станет самым концом.

– Свободен, – глотая слёзы, прошептал Чхве Чжи Мон и шагнул в багряное жерло затмения.

***

Все оставили его.

Все ушли.

Все, кто был ему дорог, кого он любил и в ком по-настоящему нуждался.

Они были его опорой, его корнями, что питали и держали его, не позволяя сдаться, ожесточиться, сорваться и рухнуть в пропасть. Но Небеса отняли их у него, одного за другим.

Бэк А, Чжи Мон, генерал Пак, Ван Му, Сун Док, Ын… Их было не так и много – тех, чьи имена отзывались в его погасшем сердце тёплыми всполохами на стылых углях.

И только одно имя продолжало гореть внутри негасимым пламенем, которое придавало ему силы жить и ждать. Он засыпал с этим именем на губах и просыпался с ним. Он слышал его в плеске озёрной воды и в мягком шорохе дождя, в пении ночных цикад и сонном шёпоте утра.

Он повторял это имя, как молитву, когда становилось так невыносимо, что тьма заливала душу, и тянулся к свету и теплу, что таились в этих чарующих звуках, как трава тянется за глотком воды в засуху и пекло. В этом имени была вся его жизнь. Все его чувства. Весь он.

Император Кванджон стоял на площади перед дворцом, один, всеми покинутый, и смотрел на идущую с гор грозу. И в далёком ворчании грома, в потоках воды, что уже омывали долину Сонгака, слышал её плач. Она плакала и просила у него прощения за то, что оставила его, хотя обещала всегда быть рядом. За то, что не сумела найти в себе силы и смелость быть с ним, доверять ему, любить его…

А он так и не отпустил её, не сумел отпустить. Может, именно поэтому её образ всё время преследовал его, её голос звучал внутри, а её рыдания вплетались в струи дождя.

Пройдёт гроза, прольётся дождь, мутными ручьями пробегут дни и годы – и однажды его мучительное ожидание закончится. Когда-нибудь – обязательно. Назло насмешливым Небесам, что одарили его на миг и заставили страдать целую вечность.

Его жизненный путь оборвётся у края пропасти. И некому будет его удержать: все ушли, один за другим. И тогда он просто шагнёт во тьму, не зная, что там, дальше.

Неужто дальше – пустота?

Жизнь коротка и быстротечна.

Но теперь я не уверен, так ли это плохо. Ведь чем скорее она завершится, тем меньше меня будут терзать тоска и одиночество, тем раньше я смогу найти тебя, Су.

Ты как-то призналась мне, что каждый день живёшь с тревогой в душе, потому что должна быть во всём осторожна, словно идёшь по тонкому льду и порой чувствуешь, что больше не можешь так. Я