наносные условности сдувает ветром с той стороны и становится всё равно.

Чжи Мон чувствовал, как Кванджона колотит от ярости, как она клокочет в больной груди невысказанными словами и обвинениями, тонущими в возобновившемся от напряжения кашле. Ему хотелось помочь, успокоить императора, облегчить его последние минуты. Но Кванджон не желал успокаиваться. Схватив рукава Чжи Мона неожиданно цепкими пальцами, он заставил его склониться ближе и отчаянно выдохнул ему в лицо, не обращая внимания на кровь, что густо стекала по подбородку и шее на золотого дракона, придавая тому кровожадный вид:

– Убери её отсюда, Чжи Мон. Убери! Я не хочу видеть её перед тем, как… И помнить не хочу. Убери…

– Ваше Величество, – обернулся к императрице звездочёт. – Я прошу вас, пожалуйста…

Но Ён Хва и сама уже отступала спиной к выходу, с ужасом глядя, как из горла императора хлещет кровь, а тело бьётся в предсмертных конвульсиях, которые усугубляло её присутствие. Споткнувшись на ступени, она развернулась и бросилась вон из спальни. Ван Чжу последовал за ней, так и не сказав ни слова и даже не посмотрев на отца.

Впрочем, тот тоже не смотрел им вслед. Вложив в свою мольбу последние силы, он обмяк на руках Чжи Мона, потеряв сознание.

Солнце мазало прощальными лучами по западным окнам, когда Кванджон наконец-то пришёл в себя. Пока он находился в беспамятстве, слуги по велению Чжи Мона всё привели в порядок: сменили залитые кровью одеяла, умыли и переодели правителя в чистую одежду и принесли свежезаваренный чай.

Вновь оставшись наедине с Кванджоном в комнате, которая теперь казалась немного уютнее из-за горевших свечей, астроном сел на постель и, взяв худую невесомую руку императора, прислушивался к замедлявшемуся пульсу.

– Она… ушла? – прошептал Кванджон, приподнимая ресницы с таким трудом, словно это были каменные глыбы.

– Да, Ваше Величество, и наследный принц тоже, – кивнул Чжи Мон, отпуская его запястье. – Вы так и не попрощались с ним.

– Это лишнее, – поморщился император, и звездочёт понял, что ничего так и не шевельнулось в нём и не отозвалось. – Когда я… смотрю на него, я вижу её. А я не могу на неё смотреть. Больше не могу. Хватит, – он перевёл дыхание. – Передай ему потом, если хочешь… Передай ему, мне жаль, что я не сумел его принять. Мне правда жаль. Я знаю, каково это – быть нелюбимым сыном. Но ничего не могу с собой поделать. И лгать ему не стану.

Тонкие пальцы, дрожа, мяли золотого дракона на груди, император задыхался, но крови больше не было – наступило то самое обманчивое состояние, которое перед смертью часто принимают за улучшение самочувствия уходящего.

Однако Кванджон знал, что это не так.

– Всё, – с облегчением прошептал он. – Теперь точно – всё. Как же я устал…

– Ваше Величество, я мог бы попробовать исцелить вас, – осторожно предложил Чжи Мон, сам не понимая, зачем это говорит.

– Я не хочу, – отвернулся к стене император.

– Тогда чего вы хотите?

Чжи Мон не мог заставить себя произнести эту избитую фразу – «последняя просьба». Она застряла у него в горле, царапая и терзая его своей пошлостью и потусторонней необратимостью.

Кванджон помедлил, потом взглянул на него, и в его мёртвых глазах Чжи Мон вдруг увидел искорку света и надежды.

– Проводи меня… к ней, – попросил он.

Его голос звучал слабо, но при этом был не умоляющим, а требовательным.

«Ты мне должен, – говорил взгляд императора, из блёклого на пару мгновений сделавшийся колким и обвиняющим. – Ты должен нам, слышишь?»

– Я не могу, Ваше Величество, – Чжи Мон и сам еле говорил из-за комка в горле и подступивших слёз, что он сглатывал, не в силах удержать.

– Ложь, – уверенно прохрипел Кванджон. – Ты лжёшь мне. Как лгал все эти годы…

Чжи Мон не выдержал и опустил голову.

Конечно, он лгал. Вылезал из кожи вон, чтобы говорить правду, поступать по совести, выдумал этот проклятый барометр лжи, но только применял его преимущественно на других, не на себе.

И в то же время он говорил правду: он не мог проводить императора к Хэ Су, как сделал это для Тхэджо и наложницы О: всё-таки он был не всемогущ, да и в кажущемся хаосе временных петель существовал свой строгий порядок, который нельзя было нарушать.

Ван Гон и Су Ён принадлежали одному миру и одному времени. Соединить их было непросто, но возможно, что Чжи Мон и сделал.

Другое дело – Ван Со и Хэ Су, которые были из разных миров, из разных хронологических узлов. Хэ Су, а вернее, Го Ха Чжин, отделяла непреодолимая толща времени, поэтому Чжи Мон при всех своих умениях и опыте был бессилен. Он не мог вот так просто отвести императора к возлюбленной, но мог указать путь. А пройти его предстояло самому Кванджону. Как всегда – в одиночестве.

Чувствуя на себе взгляд, полный укора и напряжённого ожидания, Чжи Мон сглотнул горький ком, мешавший говорить, и, уже не пряча слёз, вновь посмотрел в чёрную бездну:

– Я не Господь, Ваше Величество. Я лишь выполняю волю Небес, которые…

Лицо Кванджона в одно мгновение сделалось страшным, его оскал как никогда напоминал волчий, глаза гневно сузились и задрожал подбородок:

– Опять Небеса? – прошипел он и дёрнулся, безуспешно пытаясь приподняться на локтях. – Небеса, Небеса, Небеса! Тебе самому не надоело? Самому не противно постоянно повторять одно и то же? Я ничего не желаю слышать о твоих равнодушных, жестоких Небесах!

Каждое его слово, звучавшее приглушённо и рвано, долетало до Чжи Мона хлёсткой пощёчиной, но он лишь молча слушал.

– Это твои Небеса искалечили и лишили меня материнской нежности, отцовского внимания и признания братьев. Твои Небеса заставили меня страдать с детских лет в постоянных попытках выжить. Твои Небеса вынудили меня возжелать власть, которая была мне абсолютно не нужна, – Кванджон замер на миг, прислушиваясь к себе, но кашель не возвращался, и он заговорил вновь: – Мне нужна была любовь. Я всего лишь хотел быть любимым и любить, ощущать в груди живое алое сердце, а не холодный камень и сосущую пустоту. Но твои Небеса сделали из меня кровавого тирана, отняв у меня самое дорогое. Они обрекли меня на одиночество. И всё это время ты помогал им. Ты!

Император прожигал Чжи Мона невыносимо тяжёлым