– Пусть меня лучше обвинят в государственной измене, чем я откажусь от истинной веры и от его святейшества! – воскликнула она. – Что до вас, – выкрикнула она, – то вам гореть в аду рядом с королем Генрихом!

Представление остановилось. Все повернулись к Сесили и уставились на нее, на женщину, которая только что прокляла короля и осудила его на ад. И несмотря на всю свою злость, она сразу поняла, что зашла слишком далеко. Это была опасная территория, действительно граничившая с государственной изменой. Но куда хуже взглядов толпы был взгляд мужчины, уже спешившего к ней.

Лицо Тайди было таким же бледным, как его костюм. Но глаза пылали. Рядом с ним шел Макгоуэн. Они буквально прорвались сквозь толпу. Тайди все еще был в наряде Адама, с фиговым листом, который болтался у его бедер.

– Ты что, с ума сошла? – прошипел он.

Для молодых людей это оказалось уж слишком. И, по крайней мере для них, опасное напряжение момента вмиг разрушилось.

– Адам! – завопили они. – О Адам! Ты посмотри на свою жену! – И они хором закричали, подталкивая друг друга: – О глупая женщина, что же ты натворила?

Тайди не произнес больше ни слова. Он просто схватил жену за руку, Макгоуэн сжал другую ее руку, и они быстро увели ее прочь под насмешливые выкрики молодых наглецов:

– Измена! Голову с плеч! Измена!

Тайди не останавливался, пока они не дошли до городских ворот.

Вот вам и особенный день. Тайди так старательно к нему готовился. После представления он собирался повести жену в город и под каким-нибудь предлогом отправиться к западным воротам, где их ждал бы олдермен Дойл с ключами от их нового дома. Как была бы рада Сесили! Он так хотел сделать ей сюрприз именно в этот прекрасный день.

– Ты прокляла короля, Сесили! – с отчаянием произнес Тайди. – Теперь тебя будут называть изменницей. Ты что, не понимаешь, что натворила?

– Он оскорбил мессу! – с горечью воскликнула Сесили.

– Ох, Сесили… – В глазах Тайди светился упрек.

– Ты хоть знаешь, кто они? – очень тихо спросил Макгоуэн. – Это английские друзья молодого лорда Томаса. Он и сам был с ними. – Макгоуэн немного помолчал, видя, что Сесили его не понимает. – Лорд Томас Фицджеральд, наследник графа Килдэра.

– Сын Килдэра?! – испуганно вскрикнул Тайди.

– Все равно им не следовало такого говорить, – с вызовом ответила Сесили.

– Может, и так, – допустил Макгоуэн. – Но они молодые вельможи, к тому же под сильным хмельком. Все это было просто глупой шуткой.

Тайди покачал головой.

– Теперь Килдэр и советники короля узнают, что моя жена прокляла короля, – в ужасе пробормотал он.

Больше Тайди ничего не сказал, но думал он в эту минуту лишь об одном: «Ну почему я не женился на ком-нибудь другом?»

В тот же день, хотя и с тяжелым сердцем и без радостной улыбки, он все-таки привел Сесили к башне и, показывая ей их новое роскошное жилье, спросил:

– Ну что, теперь ты будешь довольна?

– Уверена, что буду, – ответила Сесили. – Да, буду.

Но Тайди уже сомневался в этом.

Пока супруги Тайди осматривали башню, Маргарет добралась до дому. Она прождала еще с час перед особняком Дойла, увидела наконец, как Джоан Дойл вышла на улицу, последовала за ней до восточных ворот, а потом потеряла ее из виду. И в конце концов сдалась и вернулась домой.

Уильям явился только поздним вечером. Вид у него был очень довольный. Он сказал, что поужинал в городе и, похоже, немало выпил при этом. Заявив, что устал, Уолш поднялся в спальню и сразу заснул.

Следующий день он провел дома. Через день у него были какие-то дела в Дублине, но вернулся он рано. И потом две недели подряд жизнь шла как обычно. Встречался ли Уолш с Джоан Дойл, бывая в Дублине, Маргарет не знала. Но по крайней мере однажды, проведя там весь день, он занялся с ней любовью, и ее ничто не насторожило. Что же все это означало? Что произошло в Дублине в день Тела Христова? Если он действительно ей изменил, то повторялось ли это после? Маргарет не знала, что и подумать. И что делать ей? Делить мужа с Джоан Дойл, пока их интрижка не закончится? Или высказать ему все, не имея никаких доказательств? Ждать? Наблюдать? Маргарет и не подозревала, что неопределенность может причинять такую боль.

Две недели спустя Уолш уехал в Дублин и вернулся очень поздно. А еще через неделю на несколько дней отправился в Фингал. В этом не было ничего необычного, но теперь для Маргарет все его поездки приобретали новое значение. И она просто не представляла, что ей делать, и продолжала бы мучиться, если бы однажды в августе Уолш не вернулся домой встревоженным и не сказал жене:

– В монастыре хотят, чтобы я снова отправился в Манстер, но я не думаю, что это разумно.

– Ты должен ехать, – ответила Маргарет. – Немедленно.

Он пробыл там три недели. А когда вернулся, был так занят, что вряд ли мог найти время для адюльтера.

И, кроме того, за время отсутствия мужа Маргарет кое-что изменила в собственной жизни. Она начала ездить в Дублин.

Она не преследовала никаких конкретных целей. В какие-то недели могла и вовсе туда не ездить. Но с конца того лета она стала отправляться на рынки и возвращаться к концу дня. В городе, проходя мимо дома Дойлов на Скиннерс-роу или беспечно болтая у лотков на рынке, она без труда узнала многое о Дойлах, поэтому, когда в октябре Уильям снова провел несколько дней в Фингале, она уже могла без труда удостовериться, что Джоан Дойл сидит дома, а Уильяма поблизости нет. Конечно, это не слишком многое доказывало, но, по крайней мере, проливало какой-то свет. В ноябре Дойлы поехали в Бристоль и пробыли там почти четыре недели. В декабре муж тоже никак не мог с ней встретиться. Чем ближе становилось Рождество, тем больше ей казалось, что их связь, если она все-таки была, закончилась. Маргарет даже готова была согласиться, что вся эта история лишь плод ее воображения.

Поэтому, когда незадолго до Рождества она вместе с мужем отправилась на ежегодный зимний пир, который устраивала гильдия Святой Троицы, настроение у нее было уже вполне бодрое.

Это было обычное веселое городское празднество. Собралось блестящее общество: отцы города в официальных мантиях, джентльмены из Пейла, многие из которых были членами гильдии, а также вольные горожане. Но особенно всех интересовало, будет ли присутствовать на званом обеде глава рода Фицджеральд.

Никого не удивило то, что осенью король Генрих опять вызвал графа Килдэра в Лондон. Король еще не забыл о том, как Фицджеральд вынудил его вернуть ему пост лорда-наместника, и можно было не сомневаться, что Батлеры не стеснялись сообщать английскому двору все, что можно было использовать против графа. А граф Килдэр, вежливо извинившись перед королем, сказал своим друзьям, что собирается хорошенько повеселиться, прежде чем снова поедет в Англию, и, чтобы напомнить английскому монарху о том, что с Фицджеральдами лучше не шутить, преспокойно снял королевские пушки со стены Дублинского замка и увез их в собственную крепость. И в последние месяцы Килдэр хладнокровно оставался в Ирландии, в то время как Генрих продолжал злиться.