сверх так называемого основного смысла имеют еще другие вторичные значения[1193], причем последние различны в соответствии с различными отраслями знания[1194]; а некоторые слова употребляются также в переносном смысле и иным образом. Я не стану, с другой стороны, оправдывать вымыслы тех, которые как бы опасаются слов, а не самих вещей и называют шуткой то, что произносится с самым серьезным видом и выражением.

XVIII. Это не распространяется на обещания, даваемые на словах

Следует, однако же, иметь в виду, что сказанное нами о лжи нужно относить к утвердительным выражениям и в частности, к таким, которые никому не вредят, кроме врага государства, и нельзя относить к заявлениям, содержащим обещания[1195]. Ибо путем обещания, как мы только что указали, сообщается специальное и новое право тому, к кому обращено обещание, и мы покажем, что это имеет место и между врагами, даже при наличии у них враждебных действий, и не только в отношении явных, но и молчаливых обещаний, как, например, относительно вызова на переговоры. Мы покажем это там, где речь пойдет о соблюдении добросовестности на войне.

XIX. И на произнесение клятвы

Необходимо также здесь припомнить предшествующее рассуждение о произнесении клятвы как в подтверждение чего-либо, так и содержащей обещание чего-либо, а именно – что клятва имеет силу устранять всякого рода возражения, связанные с личностью того, с кем ведутся переговоры, так как тут приходится иметь дело не только с человеком, но и с божеством, перед которым мы обязываемся нашей клятвой, хотя бы даже от того не может возникнуть никакого права в пользу человека. Там же мы высказали еще то, что при произнесенной клятве в извинение обмана отнюдь не допускается любое истолкование слов, явно не общеупотребительное, как это бывает при произнесении других слов, но требуется исключительно истина в том смысле, который, как надо полагать, понятен всякому добросовестному слушателю, так что явно злостно нечестие тех, кто не колеблется вводить в заблуждение с помощью клятвы взрослых людей, как каких-нибудь ребят в игре в шашки.

XX. Великодушно, однако же, и более свойственно христианской простоте воздерживаться даже от обманов врага; что поясняется подходящими примерами

1. Нам известно, далее, что известного рода обманы, которые, как мы сказали, допустимы, отвергаются некоторыми народами и отдельными людьми; это, однако, происходит не в силу служения справедливости, но вследствие некоей исключительной высоты духа, а иногда – и вследствие уверенности в своих силах. У Элиана приводится изречение Пифагора о том, что человек двумя путями легче всего приближается к Богу, а именно – всегда говоря правду и оказывая людям благодеяния. А у Ямвлиха правдивость именуется проводником ко всевозможным благам божественным и человеческим. У Аристотеля («Этика Никомаха», кн. IV, гл. 8) говорится, что «великодушный любит высказывать истину свободно». У Плутарха читаем: «Ложь свойственна рабскому состоянию»[1196]. Арриан о Птоломее (кн. I) пишет: «Ему, как царю, лгать позорнее, чем любому гражданину». У него же приведены (кн. VII) слова Александра: «Не следует царю обращаться к подданным с чем-нибудь иным, кроме правды». Мамертин о Юлиане говорит: «Удивительно в нашем государстве согласие мысли и слова. Он не только считает ложь чем-то низменным и малодушным, но и рабским пороком – и правильно, ибо лживыми людей делает нужда или же страх, император же, снисходящий до обмана, не сознает величия своей судьбы». У Плутарха воздаются похвалы Аристиду: «Дух, которому присуще моральное постоянство и преданность справедливости, обмана же избегавший даже в шутку». Об Эпаминонде Проб говорит: «…до такой степени преданный истине, что не опускался до лжи даже в шутку».

2. Сказанное тем более должно соблюдаться на самом деле христианами, потому что им не только вменена в обязанность простора (Евангелие от Матфея, X, 16), но и воспрещено пустословие (Евангелие от Матфея, XII, 36), и в пример ставится тот, чьи уста не изобрели лжи. Лактанций пишет: «Таким образом, путник правдивый и справедливый не произнесет стиха Луцилия:

Лгать не годится друзьям и близким знакомым,

но предпочтет не обманывать даже врага и чужого и никогда не допустит того, чтобы язык, этот выразитель души, расходился с чувством и мыслью». Таков в трагедии Софокла «Филоктет» Неоптолем, «отличающийся великодушной простотой», как правильно заметил Дион Прусийский, и ответивший Улиссу на увещание прибегнуть к хитрости:

Я, слушая внушения Лаэртида,

Исполнить откажуся многое:

Не рождены для хитростей ни я,

Ни мой родитель, как передают[1197];

Готов скорее силой, чем обманами

Вернуть назад добытое.

Еврипид в трагедии «Рес» заявляет:

Великодушный тайно наносить

Не станет смерть.

3. Так, Александр отказался добиться победы хитростью. А Полибий (кн. IX) сообщает, что ахеяне ужасались прибегать против врагов к каким бы то ни было хитростям, потому что они считали прочной только такую победу, которая, выражаясь словами Клавдиана,

Дух врагов покоряет, сломив их отвагу.

Таковы были и римляне почти до самого конца второй Пунической войны. Элиан пишет: «Римлянам свойственна доблесть, им не подходит одерживать победу хитростью и коварством». Оттого когда македонский царь Персей обманулся в надежде на мир, то старейшие сенаторы отказались одобрить римские хитрости, ибо предки никогда не кичились тем, что вели войны преимущественно хитростью, а не доблестью, не прибегали ни к изворотливости пунийцев, ни к коварству греков, у которых обмануть врага считалось большей доблестью, чем превзойти силой. Затем они прибавили следующее соображение: «Иногда в настоящее время хитрость предпочтительнее доблести; но только тот считается покоренным окончательно, кто вынужден признать, что победа над ним одержана не искусством, не случайно, а благодаря превосходству сил в справедливой и благочестивой войне».

Мы читаем также в «Летописи» Тацита (кн. II) о последующем времени: «Римский народ не отмщает своим врагам ни хитростью, ни тайно, но открыто и с оружием в руках». Таковы были и тибаронейцы, которые уславливались с неприятелем даже о месте и времени сражения (схолиаст, на кн. II Аполлония). Мардоний у Геродота сообщает то же самое о греках его времени.

XXI. Нам не следует вызывать кого-либо на нечто такое, что нам дозволено, ему же не дозволено

Сюда относится также и то правило, что не следует другого ни понуждать, ни побуждать делать то, что ему воспрещено[1198]. Примерами могут послужить следующие случаи: подданному нельзя умерщвлять своего царя, или сдавать города без общего согласия, или грабить граждан. К этому не полагается, стало быть, и побуждать подданного, пребывающего в подобном состоянии. Ибо каждый, кто подает другому повод совершить преступление, тот