Цупко монотонно проворачивал в голове замысел предстоящего бегства за кордон. Он пугался предстоящей неизвестности и совершенно не видел себя в далёкой Маньчжурии. Точила наивная мыслишка, что сам-то он на грабежи не ходил, в налётах не участвовал, разве что приворовывал помаленьку. Однако такие доводы успокаивали разве что на несколько минут: укрывательство атамана и сбыт добычи куда денешь? А уж за это причешут, когда зацапают, так, что ай да ну!

Старый каторжник вновь и вновь ловил себя на мысли, что иной судьбины себе уже и не представляет. Потому-то в намеченный уход за кордон слабо верил. Яро хватался за эту спасительную соломинку, аж зажмуривался, дурья башка, чтоб не видеть, как она тонка и непрочна! Эх-ма, когда бы у фараонов на него нюх отшибло! То-то бы хорошо – чего бежать куда-то? Дом есть, запасы созданы, баба ядрёная…

Цупко устал от Ленкова. От его взрывной непредсказуемости и жестокой злобы, всё больше и больше наполняющей молодого атамана. Отчаянной злобы зверя, который чувствует, что обложен крепко и основательно. Но Цупко, пропитанный до мозга костей уголовщиной, уже не мог понять, что связывающая его с Костей веревочка на самом деле – удавка.

В последнее время по ночам Филю все чаще душил ужас неминуемого конца. Бухался в подушки, наливаясь до одури спиртным, но не было ни сна, ни покоя. Мутная китайская ханка давала несколько часов такого же мутного полузабытья, потом приходил новый день, а за ним новая ночь ужаса. Содержащийся в готовности на спешиловском постоялом дворе в Песчанке ходок, пара сытых лошадей – вот что в итоге казалось самым верным и единственным средством бегства от участившихся ночных кошмаров… Но кто он и что он без Кости? Только с Костей – тоже никак.

Однажды Филя подумал, что если Костю поднять на «перо», то уйдёт и ночной ужас и перестанут наседать на пятки сыскари. Филя испугался своих размышлений, но с тех пор они стали приходить всё чаще и чаще, вырисовывались в деталях. Как-то раз представилась даже такая картина: стоит он, Филя, около Кости-мертвяка, которого запорол вострым ножичком, как кабанчика, а вокруг – все эти сыскари, удивлённые, ошарашенные. А он, Филя, и сообщает им с улыбочкой, мол, не зря вы, господа-граждане-товарищи, на Филиппа Цупко понадеялись – вот вам дорогой подарочек от старого каторжника, а сами вы – цуцики сопливые! Но эта картинка тут же и исчезла, облив Филю необычным для него чувством стыда, словно помоями. Насочинял, язви тя, бредятину! Однако с тех пор стал Филя почему-то таскать за сапожным голенищем остро отточенную финку.

Сумрачный Ленков, обычно заряжавшийся перед богатым делом удалью и дерзостью, шел на полшага позади Фили, сжимая в кармане рукоятку револьвера. Фартового задора не было уже давно, как и привычную отчаянность исподволь, незаметно из души вытеснили злоба и раздражение. Раздражал даже спокойный и надежный Филя-Кабан, сопящий и колыхающийся медвежьей тушей при каждом шаге. Ленкову хотелось треснуть Филю с размаха по жирному загривку…

Давило угрюмое, дурное предчувствие. Поначалу идти к Бурдинскому и вовсе не хотелось – предчувствие захватило, бросило в жаркую лихорадку размышлений. Но инерция слепой веры в собственный «фарт», боязнь показаться оставшимся подручным несостоятельным…

Ленков вспомнил Кирьку Гутарева. Заметался он от неудач и что? Нету атамана Кирьки! Играть труса перед Гохой Бурдинским было и вовсе позорным. И в мыслях не держал Костя, что может его Бурдинский подвести под монастырь. Гоха – старый и верный дружок! Наоборот, если он, Ленков, не придёт сегодня и не вступит в предлагаемое дело – разве не подведёт Гоху? И что подумает Гоха? Спёкся Костя-атаман, спёкся! А ежели так подумает Гоха, то испарится и фарт. Вот тогда точно – кранты!

Бросаясь в патетику, Ленков заглушал, как мог, тоненький, но настырный голосок черного предчувствия, сверливший душу. И снова спрашивал себя: а что ждёт «старого дружка», когда он, Ленков, на сытых сильных лошадях дунет к границе? А… ерунда! Впервой ли сивому мерину… Отбрехается, да ещё выше подымется! Глядишь, возглавит и правительство Дэвээрии!

Ленков усмехнулся. Настроение улучшилось. Снова подумалось, что всегда ему везло, поэтому не может не срастись дельце и на этот раз. Устроить напоследок тарарам – идея неплохая, совсем неплохая! Устроить напоследок… А что дальше? В паре со старым хрычом Ляксей Андреичем дорожка за кордон выглядела обещающе. Но старикан, похоже, решил схитрить. За умыкнутую лошадку отсидит на цугундере месячишко-другой… А счёт-то пошел на дни!

Ленков, вновь и вновь наливаясь бессильной злобой, мысленно уже не раз на куски резал и Мишку Самойлова, и Коську бельмастого и остальных придурков, устроивших засаду на Витимском тракте. Вот и закрутилась на всю мощь сыскарская мельница – кого хошь в пыль сотрёт! А уж когда Миха главного сыскаря завалил… Ленков выругал себя за нелепую похвальбу Филе – чем в самом деле хвалился-то? Он грабит – они ловят. Жизнь… И высший шик – не револьверами и «перьями» махать, а так обвести фараонов вокруг пальца, чтоб и комар носа не подточил. А вот она, пальба-то: госполитохрановцы и мильтоны как с цепи сорвались. И теперь расчёт один, свинцовый…

Ленков с ненавистью бросил очередной взгляд в спину Цупко. Да уж… Филя – тупая жадная скотина. Осторожный, пакостный. При настоящей опасности или предаст, или сбежит, или… Костя усмехнулся. А что? Бабу свою без зазрения совести порешил, вкус крови понял…

Яркая луна выползла из-за облака, заливая ровным светом Ивановскую улицу, на которую, пройдя новый базар, свернули Ленков и Цупко. По ней пошли в сторону Читинки на Кастринскую.

Ленков снова подумал о предстоящем заманчивом деле. Ни с того ни с сего вдруг припомнились прошлогодние старатели-китайцы. С которых и началась его собственная, полная кровушки кривая дорожка. Былой контрабандный промысел вообще представлялся забавными, удалыми похождениями, удалью молодецкой, как и партизанские денёчки, хотя и там кровушки хватило. Ан нет, не связывается всё это одной веревочкой! А вот с тех китайцев… Оттуда пошла дорожка под уклон. И где она начнёт подниматься в гору? Хотя бы на маломальскую сопочку, с которой можно разбежаться, развернуть крылья и – улететь! Улететь… Куда?! С кем. Старикан Андреич забился в нору, Филя… Гоха… Как так получилось, что вся эта шелупонь, ещё вчера смотревшая ему в рот, разбежалась тараканьём по щелям? Хотя, чего уж там… Большинство вовсе раздавлены, разжульканы безжалостным сыскарским сапогом в дурно пахнущее месиво… Но он, Костя, прорвётся! Возьмёт последний кус и – уйдёт! В ту же Маньчжурку. А что? Здоровьем и силой не обижен. Найдет бабёнку по вкусу, лавчонку заведет на собранный капитал…

Мысли неожиданно перескакнули в забытый кукинский дом. Чего там нынче? Равнодушно подумалось о законной венчанной супруженице – ишь, даже лицо её полустерлось. И малой – какое-то туманное воспоминание – на коленке притих, глазёнками хлопает. А внутри-то и не дрогнет ничего… Всё чужое, всё это не про него… А вот китайцы чёртовы… Ленков словно воочию увидел смирившийся с неизбежным взгляд того, второго китайца, когда хватил топором первого, ударом раскроив ему череп и отбросив за телегу.

В животе заныло-забурчало. Прислонился к забору, запустив руку под брючный ремень, надавил ладонью на пупок – помогало иногда. Впрочем, пришли вроде.