– Что было?

– Мы занимались любовью. Вначале часто и подолгу. Думаю, остальным сочленителям это не нравилось, казалось животным актом, потаканием рудиментарным инстинктам обычного человечества. Галиана, конечно, не соглашалась. Она всегда жила чувствами, наслаждалась каждым мигом бытия. Ее враги так и не поняли, что она искренне любила человечество, любила гораздо сильнее, чем они. Поэтому и создала сочленителей – не как модификацию человечества, но как подарок, обещание возможного будущего, где люди полностью раскроют, реализуют себя. А люди отвергли дар, изобразили ее монстром, сделавшим из них насекомых. Ими двигала глупость и злоба. Галиана отнюдь не считала любовь древним механизмом, результатом выделения особых химикатов в мозгу, рудиментом, подлежащим уничтожению. Она видела в любви то, что следует довести до совершенства, – подобно тому как зерно нуждается в заботливом уходе, чтобы превратиться во взрослое растение. Люди так и не поняли этого. Чтобы понять, следовало превратиться в сочленителя, иначе дела и мысли Галианы оставались непроницаемой тайной.

Клавэйн замолчал, рассматривая диспозицию своих сил вокруг «Ностальгии по бесконечности». За последнюю минуту – еще две жертвы. Но атакующая волна надвигалась неуклонно.

– Да, в мои первые дни жизни среди сочленителей мы охотно занимались любовью. Но со временем перестали нуждаться в телесной близости – разве что иногда отдавали дань ностальгии. Секс казался детской забавой. Нет, он не воспринимался как нечто недостойное, примитивное или глупое – он просто сделался неинтересным. Мы по-прежнему любили друг друга и получали удовольствие от взаимного общения. Но появилось много иных видов интимной близости. Когда можно коснуться чужого разума, войти в чужие мечты, увидеть окружающее чужими глазами, ощутить чужой кожей… отпадает всякая нужда в физическом соприкосновении тел. А я никогда не страдал ностальгией. Мы словно шагнули во взрослый мир, наполненный новыми радостями и увлечениями. И не захотели оглядываться в прошлое.

Она промолчала.

Клавэйн окинул взглядом дисплеи, считал тактические данные. Стало не по себе: не слишком ли много он наболтал? Но когда заговорила Фелка, успокоился: она все поняла правильно.

– Кажется, пора рассказать тебе о волках.

Наконец Вольева решилась – и оборвала паутину трубок и проводов, опутавшую тело, вытянула зонды и шунты, радуясь своей дерзости. Оставила только очки, заменявшие глаза, стараясь при этом не думать о мерзких машинах, плавающих в мозгу. Кроме них, ничто не портило настроения. Илиа ощущала себя здоровой и сильной, но знала: это иллюзия, причем очень дорогостоящая. Скорее всего, такой мощный выброс энергии будет стоить ей жизни. Но она не боялась, она испытывала лишь спокойное удовлетворение оттого, что недаром потратит оставшееся время. Конечно, можно руководить делами издали, лежа в кровати, словно престарелый понтифик, но это не по нутру Илиа Вольевой. Триумвир должна оправдать свое звание.

– Илиа? – проговорила растерянно наблюдавшая Хоури.

– Ана, помоги мне. И не пытайся отговорить, поняла?

Голос Вольевой по-прежнему казался хриплым карканьем, но сейчас в нем слышалась толика прежней силы.

– Поняла… кажется…

Илиа щелкнула пальцами, призывая ближайшего робота. Тот засеменил к хозяйке, пробираясь между стойками с пищащей и скрипящей медицинской аппаратурой.

– Капитан, пожалуйста, прикажи роботу помочь мне, проводить к доку. Надеюсь, там меня будут ждать шаттл и скафандр.

Хоури подхватила ее, не дала упасть на кровать.

– Илиа, ты что задумала?

– Хочу выйти наружу и серьезно переговорить с Семнадцатым.

– Но не в таком же состоянии!

Илиа прервала ее резким взмахом хрупкой руки:

– Хоури, здоровье у меня ни к черту, но если я получу невесомость, скафандр и оружие, то кое-что смогу. Поняла?

– Вижу, ты никак не хочешь смириться.

Робот помог Вольевой встать.

– Смириться? – Илиа усмехнулась. – Я и слово это только что узнала.

Хоури вздохнула и подставила триумвиру плечо.

На краю боевого пространства, хотя уже в пределах досягаемости оружия «Ностальгии», Антуанетта закончила серию маневров, предназначенных затруднить прицеливание, и снизила тягу до одной g. В иллюминаторах «Буревестника» уже различался продолговатый корпус субсветовика Вольевой – искорка, мигающая в двух тысячах километров. Конечно, сам по себе он не светился, но два-три раза в минуту сильная вспышка освещала на мгновение «Ностальгию». Это взрывалась ракета, торпеда, судно штурмовой группы или боевой робот. Так молнии в грозовую ночь выхватывают из темноты маяк на отвесной скале, выступающей из морских глубин.

Несмотря на кратковременность вспышек, местонахождение огромного корабля определялось сразу и точно: вокруг метался рой огней, таких ярких, что оставался след на сетчатке. Их траектории – спирали, арки – медленно угасали на фоне космической темноты. Так остаются перед глазами огненные черты от бенгальских огней, с которыми в праздник мчатся детишки на доисторической карусели. Были в атакующем рое вспышки и помельче, – это взрывался меньший калибр. Изредка выстреливал зеленый или красный лазерный луч наводки, рассеиваясь в выпускаемом подбитыми судами воздухе или в струе выхлопа.

Проклиная себя за неспособность сосредоточиться только на необходимом, Антуанетта отметила: как раз на этот счет и врут в космических операх и голографических фильмах. Там луч лазера в пространстве всегда остается невидимым, и эта таинственность, незаметность угрозы усиливает зрительское напряжение. Настоящий ближний бой в космосе намного грязнее и уродливее киношного. Повсюду облака газа, тучи обломков. Всегда хватает хлама, чтобы рассеять пучок излучения.

Атакующий рой, длиною в несколько десятков километров, был плотнее всего в середине, истончаясь к краям. Хотя «Буревестник» еще находился далеко, Антуанетта хорошо понимала, какая это соблазнительная мишень. Обороне триумвира хватало ближних целей, но рассчитывать на долгую невнимательность вражеских орудий вряд ли стоило.

По внутренней связи донесся голос Ксавьера:

– Антуанетта, Скорпион с ребятами готов отчалить. Говорит, открывай шлюз, когда захочешь.

– Мы еще далеко, – ответила девушка.

Тут заговорил Скорпион. Антуанетта давно научилась отличать его по голосу от других свиней.

– Эй, Антуанетта, нам уже хватит топлива на дорогу. Ближе нас подвозить не надо, не рискуй своей птичкой зря.

– Но чем ближе я подвезу, тем больше у вас останется топлива. Разве нет?

– Тут не поспоришь. Тогда еще полтысячи километров, и все. Дальше мы уже точно сами.

Она увеличила изображение боевого пространства. Информацию теперь передавало множество камер, носящихся близ «Ностальгии по бесконечности». Обрабатывались разные потоки, чтобы убрать погрешности относительного движения, и сливались в единое целое, и хотя изображение временами мерцало и подвисало при обновлении данных, выглядело оно так, будто Антуанетта парила в километре-двух от вражеского субсветовика. Девушка подумала, что тишину боя голографические проекторы передают верно, – и как же она страшна! Это противоестественно – видеть смерть и разрушения среди кромешной тишины. Воображение так и норовит заполнить пустоту воплями и разрывами.