class="p1">Дороги славно проложились, прибились санями-копытами. Солнце иной раз перекрывалось беглыми облаками. По Москве промчалось с дюжину всадников. Едва разносился стук их копыт, так всякую улицу, каждый переулок сковывал лютый страх. Терема стояли в тревожном безмолвии, наглухо закрывшись от чёрной своры. В этот день путь их лежал во двор князя Сицкого. Славное было место, славное.

Лошади обступили ворота, когда опричники спешились да грузили добро, с собой привезённое. Фёдор, ехавший во главе, спрыгнул с лошади и оглядел братию, прибывшую с ним.

– Не так лихо! Побьёте ещё чего! – прикрикнул Басманов, поглядывая, не идёт ли кто открывать ворота.

Заслышался частый шаг по снегу. Калитка робко отворилась, и все взоры опричников вмиг обернулись на черноокую девчушку. Она закуталась в короткий полушубок, на ногах сапоги были никак не по размеру. Чёрная коса ниспадала с плеча прямо поверх не то шарфа, не то шерстяного одеяла.

– Доброго дня, Марусь, – произнёс Фёдор, выйдя вперёд. – Василий Андреич дома?

Басманов заглянул за плечо крестьянки.

– Дома, дома, сударь! – с поклоном молвила девушка, приглашая жестом гостей. – Уж заждались вас, Фёдор Алексеич, заждались!

Басманов улыбнулся да подал знак прочим опричникам, чтобы следовали с ним. С порога Василий Андреич принял зятя желанным гостем. Не успел Фёдор и шапки снять, как они крепко обнялись да поцеловались в щёки. Князь похлопал Фёдора по плечу.

– Уж гадал, когда поспеешь! – радушно произнёс Сицкий, покуда Басманов раздевался да оправлял волосы рукою.

В доме было натоплено добро, что паче чуялось, коли зайти с морозу.

– Уж как Бог послал – так и поспели! – произнёс Фёдор, разводя руками.

Чуть посторонясь, точно в оправдание, Басманов указал плавным жестом на привезённое добро. Войдя в терем, опричники сгружали подарки хозяину. Средь них были ковры и ткани, пять шуб, платья, сарафаны да платки расшитые, украшения из серебра и три сабли. Князь щелчком подозвал крестьянских, чтобы управились с привезённым да снесли, куда велено, а сам позвал Фёдора ко столу. Прочие же опричники не остались без угощения – для них яства уже дышали манящим жаром, а холопы вынесли из погребов сладкие вина.

С Фёдором же Василий откушать хотел наедине, и кушанье в самом деле наготовлено было недурное. Басманов с большой охотой приступил к трапезе вместе с князем. Первой же мужчины выпили за здравие любимой Вари, за дитя во чреве её.

– И впрямь, под стать угощениям с царского пиру! – нахваливал Фёдор.

– Коли так – то славно! – улыбнулся Василий, утирая усы. – Да и почём мне знать, что при дворе подают?

– Так хоть завтра приходи, будешь гостем дорогим! – молвил зять, положа руку на сердце.

Василий кивнул да с улыбкой поднял чашу.

– За тебя, Федя, – произнёс Сицкий.

Басманов не скрывал любви и почтения, кои питал к тестю. Они сомкнули чаши и вновь испили доброго вина.

– А чёй-то Данилыч не приехал? – спросил Василий, почесав бровь.

– Служба, – легко и беззаботно ответил Фёдор, пожав плечами. – Нынче батюшка в Слободе порядки наводит.

Басманов опустил взгляд в свою чашу. Вино чернело мрачной влагой.

– И токмо? – вопрошал Василий.

– А что ж ещё? – Фёдор воротил взор на князя, вскинув бровью.

Сицкий пожал плечами.

* * *

Дуня стояла на коленях подле Варвары, помогая надевать сапог. Едва ли живот был истинною помехой – но сноха не могла ослушаться свекрови. Пущай и опека Светланы Александровны и казалась чрезмерною, всяко Варя берегла плод.

Дуня тяжело пережила побои, учинённые царицей. Глаз день ото дня всё слабел и едва ли оставался зрячим. Глубокие шрамы исказили прелестное молодое личико. Уж с этими грубыми рубцами неча поделать было, кроме как смириться. Горевала-горевала она за красоту утраченную да оправилась вскоре. Всё же ладилось в поместье Басмановых, и уменье Дунино к рукоделию пришлось ко двору.

Варвара меж тем взирала на крестьянку, помогавшую обуться, да думы её далеки были и порою истинно страшны. Уж месяц как бесы шептали ей страшные вещи, о коих Варвара боялась вспомнить средь бела дня, а уж лукавою нощью – и подавно. Виделись ей муки кровавые, виделось ей, как чадо губит её. Из оцепенения её вывел взгляд Дуни. Крестьянка, верно, намеревалась испросить чего, да не решалась. Варвара коротко кивнула, давая слово.

– М… можно? – робко спросила Дуня, протягивая руку к животу сударыни.

Варвара слабо улыбнулась и кивнула. Крестьянка в нежном трепете прикоснулась к животу, оставаясь на коленях. Едва её белая ручка коснулась только-только сарафана Вариного, с уст Дуни сорвался сокровенный вздох. Сердце её замирало от неописуемого восторга, искренней и светлой радости. Нежная ладонь прислонилась к животу, и Дуня неволею прикрыла рот рукой, задыхаясь от всего, что нынче поднялось в её сердце. Варвара взирала на ту перемену во всём облике крестьянской девушки, и её пробирал холодный ужас.

– Благодарю, боярыня! – молвила Дуня, кланяясь в ноги Басмановой.

Голос крестьянки дрожал, прерывался, ей не хватало духу говорить. Всё волнение сквозило в том дыхании, не облачая её горести во слова.

– Полно же тебе, – ответила Варвара, прося девушку подняться на ноги.

* * *

Фёдор оглянулся на вход в палату, и улыбка ещё боле озарила его уста. Он на сём пиру вновь вырядился в девичье.

– И впрямь явился? – сам себе молвил Басманов, переводя дыхание да отводя пряди с белого лица.

Взмахнув рукой, опричник жестом велел стольникам наливать вино пришлому гостю, а сам Фёдор радостно вышел навстречу князю Сицкому. Тесть с зятем крепко обнялись, и Фёдор провёл Василия к самому государю.

Едва князь поклонился да вознамерился припасть устами ко царским перстням, владыка поднялся с трона и крепко обнял его, аки друга верного-старинного. Видать, Сицкий сам не ожидал такого тёплого приёма, такого радушия, что сперва вовсе опешил.

Царь же отстранился, смотря в глаза князя. Не глядя владыка принял чашу, которую подал ему его любимец кравчий, его верный опричник Басманов.

– Пей же, княже, за здравие нас и детей наших! – произнёс Иоанн, поднимая поданную чашу.

– За здравие, на многие лета! – провозгласил Сицкий.

Все опричники похватали свои чаши со стола да подняли вверх. Раздался звон, и вновь и вновь ему вторили лобзанья, возгласы, да порою и смачные удары, не доходившие до злостной драки. Сицкий быстро сделался свойским за столом – а как ж иначе, ежели сам владыка принял его точно брата родного?

Застолье разыгрывалось всё боле и боле, и по мере того, как наступала ночь, пир не смолкал, но делался громче, живее. Сицкий привольно раскинулся, точно будучи в доме родном, средь давнишних друзей. Князь со снисходительною улыбкой внимал какому-то чернобородому опричнику, который рассказывал о