опасной черты, за которой начинается вырождение, что арийская раса, чтобы не погибнуть, должна очиститься от чуждой крови, что Германия окружена сонмом врагов, Розенберг призывал к созданию новой расовой морали (заключение браков только между арийцами), новой элиты (целенаправленный отбор нордических элементов), новому эстетическому идеалу красоты. Он заявлял, что началом и концом нацистского мышления является идея чести, которая не терпит рядом с собой «ни христианской любви, ни франкмасонской гуманности, ни римской философии». По мнению Розенберга, закон чести является судьбой германской души, а истина не доказывается логикой, а исповедуется и утверждается национальным духом.

Расовая теория стала и основой литературно-эстетической концепции Розенберга. Исследуя всеобщую значимость суждений вкуса, он присоединялся к кантовской «целесообразности без цели» и в качестве «реальной основы» дополнял ее «расовым народным идеалом красоты». Формула Розенберга гласила, что любая настоящая эстетика Европы должна иметь три предпосылки: «…нордический расовый идеал, внутренняя динамика европейского искусства… и признание эстетической воли». Именно волю Розенберг считал основой эстетики. Теория воли позволяет ему найти у Канта романтическую теорию «полярности субъекта и объекта», а через эту теорию он приходит к Шопенгауэру. При этом Розенберг подправил Шопенгауэра, различая волю и влечение. Воля — это нечто идеалистически сверхчувственное, влечение — это нечто чисто чувственное. И человек — полярное единство этих двух принципов.

Эстетика Розенберга возвеличивала сверхчувственную волю как основу «героического реализма», жертвенной преданности «народной общности». С другой стороны, он усматривал сущность германского искусства в чувстве одиночества и бесконечности и не раз восторженно отзывался о персонажах романов Ф.М. Достоевского. Необычайно высоко он оценивал также учение средневекового немецкого мистика Мейстера Экхарта и его мысль о том, что человек является хозяином всех своих ценностей. Другим кумиром Розенберга являлся Рихард Вагнер, музыку которого он считал выражением самого существенного в нордическом характере.

В годы войны Розенберг активно разрабатывал концепцию создания единой Европы, а фактически — великогерманского объединения нордических народов, в котором не оставалось места для небольших европейских стран. Не случайно, именно он явился крестным отцом операции «Везерюбунг» по захвату Дании и Норвегии.

Очевидно, Розенберг действительно верил в необходимость борьбы в интересах мистической нордической расы, лучшими представителями которой являются германцы. Этот расовый миф пронизывал все его мышление. Даже на Нюрнбергском процессе он продолжал утверждать, что национал-социализм явился ответом европейцев на проблемы XX столетия, «самой благородной идеей, которой народ Германии мог отдать все свои силы», и заявил, что до конца жизни останется верным национал-социализму, которому преданно служил.

Антисемитизм выдумали не нацисты. Но из бытового явления, идущего из мрака средневековья, они превратили его сначала в идеологическую категорию, а затем — в государственную доктрину. Без антисемитизма рухнуло бы все здание национал-социалистического мировоззрения, которому учение о расовом враге было так же необходимо, как марксизму — теория врага классового. Целенаправленная антисемитская пропаганда в Третьем рейхе была основана на официальном признании наличия всемирного еврейского заговора, отрицать его могли только враги режима, подлежащие вследствие этого изоляции или уничтожению.

Апрельские и Нюрнбергские законы

На следующий день после выборов в рейхстаг 6 марта 1933 г. сначала в Берлине, а затем в Бреслау, Хемнице, Гёрлице и других восточно-германских городах начались бесчинства против еврейских торговцев, врачей, адвокатов. Штурмовики грабили магазины, врывались в юридические конторы и врачебные кабинеты и громили их. Союз национал-социалистических немецких юристов во главе с Хансом Франком 14 марта потребовал удаления евреев из системы правосудия. Но одними требованиями дело не ограничилось: рейхскомиссары юстиции в Баварии, Гессене и Вюртемберге удалили с постов всех судей еврейского происхождения. То же самое произошло и с государственными врачами: 18 марта берлинский государственный комиссар Юлиус Липперт дал указание окружным врачам разорвать отношения с еврейскими больничными кассами, в Мюнхене врачам-евреям было разрешено лечить только своих соплеменников.

Этот первый антисемитский натиск был в основном вызван тем, что рядовые члены НСДАП требовали улучшения своего положения за счет еврейского населения и выполнения антисемитских пунктов партийной программы 1920 г. Обычно штурмовиками являлись безработные молодые крепкие парни мелкобуржуазного происхождения, которые боялись своей пролетаризации и привыкли видеть в евреях виновников своего трудного положения. Теперь они ожидали от своего канцлера только сигнала, чтобы силой взять то, в чем им отказывала до сих пор судьба.

Но для Гитлера разгул антисемитизма в партийной массе оказался совершенно некстати. Облик нового режима с его повседневным предвыборным террором и без того выглядел, особенно для заграницы, не слишком привлекательно. Антисемитские выходки могли вызвать недоверие промышленников и финансистов к нацистскому правительству. Гитлер встревоженно отреагировал на эксцессы и попытался вначале утихомирить местных руководителей СА и партийных организаций. 12 марта он обратился к штурмовикам с призывом прекратить все акции, чтобы «дать всему народу и хозяйству чувство полной безопасности». Обращение фюрера не подействовало. Тогда, чтобы совсем не потерять контроль над ситуацией, фюрер решил парализовать действия антисемитских хулиганов. 26 марта он обсудил с Геббельсом возможные контрмеры и дал указание министру внутренних дел Вильгельму Фрику подготовить ряд законов. Руководство партии распорядилось провести 1–3 апреля общенациональный бойкот «еврейских магазинов, товаров, врачей и адвокатов». Для этого был создан комитет под руководством необузданного и патологического юдофоба, гауляйтера Франконии Юлиуса Штрейхера (1885–1946). Практически не поддержанная населением акция свелась к тому, что посты штурмовиков и эсэсовцев не пропускали немецких клиентов в магазины, адвокатские конторы и врачебные кабинеты евреев.

Кроме того, чтобы придать стихийному разгулу неуправляемых штурмовиков видимость легитимности, был принят ряд законов, дающих антисемитизму правовую основу. 7 апреля вышел закон о профессиональном чиновничестве, содержащий «арийский параграф», по которому все чиновники отныне должны были иметь чисто арийское происхождение. По закону 11 апреля, евреям запрещалось занимать посты судей, прокуроров и адвокатов, а 22 апреля лечение у врачей «неарийского происхождения» переставало оплачиваться больничными кассами. Вышедший 25 апреля еще одни, четвертый, закон устанавливал квоту еврейских учеников и студентов: по всей Германии она не должна была превышать 1,5%.

«Арийский параграф» во всех апрельских законах имел исключения, вызванные вмешательством Гинденбурга, к которому обратился «Центральный союз евреев Германии». 4 апреля президент в письме к Гитлеру выразил недовольство тем, что антисемитские меры затрагивают фронтовиков: «Если они были достойны сражаться и проливать кровь за Германию, то должны быть достойны служить отечеству в своих профессиях»[260]. Ответ Гитлера был сформулирован необычайно искусно. Он соглашался с Гинденбургом по существу дела, но оправдывал свою политику ссылкой на прусскую государственную службу, которая достигла совершенства не в последнюю очередь потому, что к ней не допускались евреи. Их сверхпропорциональное представительство в отдельных профессиях ведет к тому, что многие образованные