Проблема держателей-арендаторов интересно раскрывается в одном судебном деле уже первой половины XIII в. Знатный Стурла Тордарсон решил начать тяжбу из-за отнятого у него «Усадебного Пригорка». Поскольку он оспаривал решение окружного тинга, дело перешло на альтинг, где Стурла отсудил свое владение: землю и «Усадебный Пригорок». Но оказалось, что на него претендует не менее знатный Орэкья, который привел с собой на тинг «восемь десятков» людей. Впрочем, впоследствии в частном разговоре Орэкья «во имя дружбы» отказался от своих претензий, а Стурла передал ему на полгода права на другой хутор[1349]. В этом деле примечательно упоминание о практике передачи прав на недвижимость третьему лицу, в данном случае, видимо, без уплаты какой-то ренты. Эта даровая аренда была, скорее всего, оговорена условиями «дружбы». Но примечательно, что в ней заинтересован такой состоятельный человек, каким был Орэкья. В областных законах не раз появляются упоминания о выступлении состоятельных людей в качестве арендаторов (держателей) чужой земли. Это те случаи, когда чужую землю арендовали, т. е. выступали как ландбу (лейлендинги) некоего лица не из-за бедности, а чтобы стать еще богаче. Пестрота социального состава лиц, которые полностью или частично являлись держателями, представляет важную особенность этой страты в Скандинавии.

Итак, в сагах нередко говорится о бродягах, которые промышляли случайными заработками и нищенствовали. Поэт Гудмунд сын Асбьерна зло высмеивает такого бедняка — «дармоеда», «юрода», который подобрался к богатому столу. Ему бросают рыбную кость и с позором прогоняют[1350]. Очевидно, что оскорбить таких людей мог каждый хозяин: ведь у них не было чести, которую нельзя задевать безнаказанно.

К числу таких бедолаг относили бродячих артистов. В сагах почти нет упоминаний об участии в пирах бродячих артистов, или, как их называли, жонглеров, клоунов, музыкантов. Одно из редких упоминаний об этом находим в стихотворении Эйнара сына Скули, где скальд осыпает руганью «гусельника поганца», «грешного игреца», который за пятничным столом съел много мяса, «вольготно тешил плоть», за что и был высечен прутом[1351].

Пренебрежительное отношение к простолюдину-музыканту и вообще бродячим артистам, которых запрещалось хоронить на освященной земле, находим и в последней главе Старшего Вестгёталага, странно «пристегнутой» к кодексу. Эта главка специально посвящена бродячим актерам (начало XIII в.), тем, «кто ходит с губной гармошкой или ездит со скрипкой или барабаном». Глава называется «Право музыканта», и по смыслу она связана с разделом о батраках того же закона. Там сказано, что ударенный кем-то музыкант остается «неотомщенным». Его можно унижать, заставляя, например, выполнять номер «с телкой». У этой телки сбривали шерсть с хвоста, который затем смазывали маслом, а музыканта заставляли надеть смазанные маслом башмаки. После этого он должен был гнать телку хворостиной с холма, одновременно держа ее за хвост. Если ему не удавалось удержать телку, присутствующие могли безнаказанно наносить ему оскорбления, даже увечить. Если же он телку все-таки удерживал (что, как уже ясно, было почти невозможно), то получал [на обед?] «хорошее животное» и мог наслаждаться им, «как собака наслаждается травой», т. е. до рвоты. И он никогда не должен просить «о большем праве, чем рабыня с с содранной кожей» (высеченная? — А.С.). Таково было одно из развлечений гётов еще в начале XIII в.

Зато, как уже говорилось выше, через столетие после этого кодекса и почти столетия после записи основного корпуса саг, в знаменитой «Хронике Эрика», об артистах на пирах королей и герцогов, особенно о щедром их вознаграждении хозяевами застолья, говорится уже неоднократно и в совсем ином тоне. Видимо, дело было в том, что артисты кочевали не только по соседним областям, но и, переходя через границы, появлялись в разных городах и при дворах различных государей. Они разносили добрую славу о милосердных и щедрых господах, худую — о злых и скупых, как было уже в XII–XIII столетиях во Франции, Англии, германских землях.

Итак, маргиналы саг могут считаться лишь условно объединенной «стратой общественных низов», поскольку она состояла из весьма пестрых по составу групп. Но эти группы в целом были значительными по численности, судя по всему, даже более значительными, чем слой самостоятельных хозяев (если иметь в виду только собственные малые семьи последних). Очевидно, что говорить об общей маргинальности этих групп можно лишь в том смысле, что все они почти не имели общественного значения в глазах людей саги, могли не учитываться в политической борьбе как ее активные или ведущие персонажи, не были героями эпохи. При этом, как уже известно, в исторической перспективе одни категории маргиналов — домочадцы, рабы и отпущенники — постепенно, хотя и не быстро, будут сходить на нет, другие категории — наемные работники и держатели-ландбу — будут значительно расширяться, тоже постепенно, но довольно быстро превращаясь в особые, социально различные категории населения, которые будут внимательно учитываться законодательством и властями.

Несомненно, что домашнее рабство сыграло в обществе скандинавов важную роль, хотя бы уже потому, что, например, в эпоху викингов рабы поступали в Скандинавию из многих территорий Европы, даже из Малой Азии, даже из Северной Африки. Таким путем в регион попадали люди разных этносов и веры, а также владеющие самыми разнообразными умениями, что не могло не сказаться на эволюции культуры этого региона. Следует также отметить, что рабство в Скандинавском регионе долго сохраняло свои позиции.

Впрочем, возникает более общий вопрос: достаточно ли хорошо мы вообще представляем себе место и социальную роль рабства в средневековой Западной Европе, во всяком случае в раннее Средневековье? Ведь эта проблема как самостоятельная и значимая по-настоящему не исследована…

С конца эпохи викингов рабский труд в Скандинавии стал изживать себя, что превратилось в общественную тенденцию. Возможно, что данный процесс, как и формирование слоя держателей, стал заметно убыстряться именно на излете эпохи викингов и сразу же по ее окончании, когда нужда в рабочей силе уже не могла удовлетворяться путем набегов.

Материалы о маргиналах саг подтверждают, что в течение эпохи викингов в Скандинавии большое значение постепенно приобрела земля, соответственно, с работающими на ней людьми, как средство не только сельскохозяйственного производства, но и социального приоритета. Владение имениями, рядом дворов стало показателем высокого престижа. Если «Песнь о Риге» хвалит конунга за то, что он на богатства, нажитые в походах, приобрел 18 дворов, то теперь, в конце эпохи, счет идет на многие имения, приобретенные, купленные лично или (нередко) полученные от короля. В сагах часто говорится о том, что люди реализовывали добытые сокровища, приобретая хутора и имения. Это не значит, что викинги, особенно верхушка тогдашнего общества, отказались от щегольства, перестали увешивать себя ювелирными украшениями, носить дорогую одежду, высоко ценить красивое оружие и хороших верховых лошадей, устраивать широкие пиры, богато одаривать нужных людей, короче — демонстрировать и закреплять признаки своей элитарности. Просто выгоды от регулярного ведения сельского хозяйства и владения землей в ходе эпохи викингов постепенно стали уравновешивать, позднее же перевешивать выгоды от грабительских набегов, которые столь же постепенно приобретали вспомогательный характер. А с начала XII в., когда походы викингов так или иначе сошли на нет и в перспективе заменились государственными Крестовыми походами, изменились и характер зависимого труда, и его использование.