Он открыл дверь и ахнул:

– Ну и минимализм! Прямо как у Солженицына.

– Карла, что случилось? – спросил я, как только мы остались наедине.

Она глядела на меня, как на смутно знакомый лабиринт, вспоминая, как оттуда выбраться.

– Я на пару недель уезжаю.

– Куда?

– Так и знала, что ты об этом спросишь. Очаровательное качество, но слегка раздражает.

– Не уходи от ответа. Куда ты уезжаешь?

– Тебе совершенно незачем это знать.

– Нет, есть зачем. Я должен знать, где дверь выламывать в случае чего.

Она рассмеялась. Вот так всегда: я говорю серьезно, а люди смеются.

– Поживу у Кавиты, – наконец ответила она.

– Какого черта? – выпалил я, не подумав.

Она вопросительно склонила голову набок:

– Ты ревнуешь, Шантарам?

На самом деле я не ревновал ее к Кавите – тогда меня гораздо больше беспокоил Олег, – но я слишком хорошо помнил резкую отповедь журналистки и не хотел, чтобы Карла уходила к женщине, которая меня ненавидит. Я не стал рассказывать Карле о нашем разговоре с Кавитой, хотя теперь понимаю, что это следовало сделать.

– Мадам Жу подстерегла меня в темном переулке и велела отстать от Кавиты. Может, тебе не стоит к ней переезжать? – спросил я.

– Чего ты от меня добиваешься? – возмутилась Карла.

– Я хочу стать для тебя близким человеком, а ты мне это запрещаешь. Я устал от твоих игр. Не мучай меня! Либо скажи, чтобы я оставил тебя в покое, либо прими мою любовь как есть. Всю, без остатка.

Задетая моими словами, Карла не смогла скрыть потрясения.

– Если помнишь, я просила тебя мне довериться, но предупреждала, что это будет непросто.

– Карла, не уезжай!

– Я поживу у Кавиты, – отвернувшись, сказала она и стала спускаться по лестнице.

Я ворвался в номер и выглянул в окно: на стоянке у кинотеатра Карла садилась в такси.

– Плохи твои дела, брат, – сказал Олег. – И водка у тебя паршивая. А вот ром ничего, пить можно.

– Я сначала себя в порядок приведу, приму душ. Располагайся, чувствуй себя как дома.

– Ладно, – кивнул он, обводя взглядом скромно обставленную комнату с паркетным полом, натертым до зеркального блеска, как крышка гроба.

В ванной я включил воду. Душ фыркал и плевался – воду доставляли в гостиницу цистернами и переливали в баки на чердаке, поэтому ее приходилось экономить. Я то включал, то выключал душ, а потом воспоминания о встрече с Конкэнноном накатили с такой остротой, что меня пробила дрожь. Я встал под целительные струи.

В созданном нами мире и мужчины и женщины сотканы из лжи. Женщина всегда больше навязанного ей идеала, а мужчина всегда больше возложенного на него долга. Мужчины сочувствуют, женщины возглавляют армии. Мужчины воспитывают детей, женщины исследуют вселенную. Нас определяет не что-то одно, мы – странные версии друг друга. Иногда мужчины плачут в ванной.

Я долго смывал с лица чувства. Потом, пока Олег принимал душ, я задумчиво вычистил пистолет и спрятал его в прикроватном тайнике.

– Мыло у тебя паршивое, – заявил Олег. – Я тебе достану мыла на букву «эр», оно до блеска все отчищает.

– Я блестеть не люблю, – ответил я. – Меня вполне устраивает мое мыло.

Мы с ним по очереди отпивали из горлышка, передавая друг другу бутылку.

– Кстати, на тебе моя футболка, – заметил я.

– Ага. Надеюсь, ты не возражаешь, что я ее позаимствовал? А то я в своей целую геологическую эпоху проходил.

– Ничего, у меня еще одна есть.

– Да, я видел. Там еще две пары джинсов. У тебя вообще вещей немного. Слушай, а джинсы ты мне не ссудишь? Кстати, ничего, если я их подверну? Мне так больше нравится.

– Да подворачивай, мне без разницы. Заодно улыбку сверни, а то мне спьяну не по себе становится.

– Понял, улыбку сверну. Мы, люди на букву «эр», легко адаптируемся в любой ситуации. А музыка у тебя есть?

– Я писатель, мне без музыки нельзя.

Я подсоединил плеер к старым болливудским колонкам, которые превращали все звуки в шум океана, в песни китов из безвоздушного пространства.

– И система у тебя паршивая, – сказал Олег.

– Критикан ты, – вздохнул я.

– Да я просто в уме список составляю, хочу тебе что-нибудь получше подарить.

– Что тебе поставить?

– У тебя Clash есть?

Я поставил альбом «Combat Rock», и Олег схватил гитару.

– Переключи на последнюю вещь, я аккорды знаю, – попросил он. – Давай вместе сыграем?

В бомбейском гостиничном номере зазвучала акустическая русско-австралийско-индийская версия «Death is a Star»[83]. Мы повторяли ее много раз, пока не стало выходить более или менее прилично, и развеселились, как дети. Моя гитара покрылась пятнами – кровоточили кулаки, разбитые в драке с Конкэнноном.

Мы так упились, что больше играть не могли, но нам было все равно. Внезапно в номере возник курьер в рубашке хаки и протянул мне записку.

– Ты откуда взялся? – спросил я, пьяно щурясь.

– Снаружи, сэр.

– А, тогда ладно. Что тебе надо?

– У меня для вас записка, сэр.

– Я записок не люблю.

– Сэр, у меня служба такая – записки передавать.

– А, тогда ладно. Сколько я тебе должен?

Я расплатился и сел на пол, разглядывая записку. Ей не хотелось, чтобы ее читали. Англичане утверждают, что отсутствие новостей – хорошая новость. Немцы говорят, что отсутствие новостей – не плохая новость. Мне больше нравится немецкий подход. Мне всегда почему-то хочется разорвать записку не читая, не важно, от кого она. Иногда я так и делаю. Может быть, в этом мое спасение, а может – проклятие. Однако записку я все-таки прочел, надеясь, что она от Карлы. Записка оказалась от Джорджа Близнеца.

Лин, дружище, мы со Скорпионом отправились в джунгли, на поиски гуру, чтобы он снял проклятие. Навину удалось напасть на след, поэтому завтра мы уезжаем в Карнатаку, на каналы. Надеюсь, все обойдется. Привет, дружище!

Я не понял, что это просьба о помощи. Мне показалось, что от записки веет надеждой. Я швырнул листок на стол, поставил диск с регги, и мы с Олегом пустились в пляс. По-моему, улыбчивый русский танцевал просто так, за компанию, а может быть, и ему хотелось избавиться от негативной энергии. Я вспоминал драку с Конкэнноном и в танце искал отпущения грехов, сожалея о победе над врагом.

Луна, наша одинокая сестра, отфильтровывает боль и жар солнца, возвращает нам его чистый, ясный свет. Мы с Олегом танцевали на балконе, в холодном лунном сиянии, пели, орали и смеялись, смиряясь с нашими деяниями и утратами. Луна милостиво взирала на двух глупцов и заливала нас лучами солнца, отраженными каменным зеркалом в небесах.