— Не надо так со мной, Петь…

— Что, я потерял эксклюзивное право на…

Петр оборвал фразу, когда Михаил развернулся, чтобы уйти. Его бесила сила, превращающая унижение Михаила в подаяние, и своя собственная готовность вернуть все на круги своя. Он не знал, как его задержать и зло крикнул:

— Зачем ты приехал?!

Михаил остановился. Он говорил очень тихо и для осипшего голоса стали преградой даже три метра, разделившие их:

— Узнать как вы…  и позвать тебя обратно…

— Я не вернусь!

— Так я и не зову.

Петр стоял и смотрел на садящегося в машину друга, на выезжающую за ворота машину, на закрывающуюся створку…  стоял и не чувствовал холода, душимый беспомощностью.

— Что он хотел? — по ступенькам спускалась Ольга.

— Спроси сама!

— Он приехал к тебе спозаранку, и ты не узнал, зачем?

Петр с чувством захлопнул дверь и уставился на подругу.

— Вы как дети, ей богу! Вернись к нему, Петь! Или ты меня возненавидишь.

— Не пори чушь, — бросил Петр зло и направился на кухню.

— Я всегда была лишней между вами! — крикнула Ольга вдогонку, заставив Петра поднять лицо. — Лучше бы вы были геями!

Она не поняла, что за звук издал Петр, и поморщилась от накатившей тошноты. Несколько секунд спустя Ольга услышала тихий стон, скорее похожий на плач, чем на смех. Спустившись на кухню, она так и не поняла, смеется ли Петр на самом деле. Осушив стакан воды, женщина вышла.

* * *

Через пятнадцать минут, предупредив, что подъедет к завтраку, Михаил зашел в дом матери.

— Он здесь?

— Нет, — ответила Лариса Сергеевна, принимая объятия сына, — улетел вчера вечером. У тебя голос совсем пропал…  зачем ты вышел?

— Я ездил к Петру.

— Зачем ты вышел из дома, Миша? Ты же совсем свалишься! Ты болен!

— Я ездил к Петру…

Лариса Сергеевна замерла, вглядываясь в сына и пытаясь понять, какой смысл должна прочесть в этом признании.

— Вы…  поговорили?

— Он не готов к разговорам. Напоишь меня кофе?

— Катя!

— Завтрак на столе, Лариса Сергеевна! — послышался из динамика невозмутимый голос Кати.

Они сидели в просторной столовой за накрытым краешком длинного стола. За окном постепенно светало, не привнося в это утро ни света, ни теплоты. Михаил пытался отвлечься от разговора с Петром и аукциона, но мысли о работе ускользали.

— Ты же был в клинике?

— Да, — бездумно и быстро соврал Михаил.

— Тебе нужно отдохнуть, Миша.

— Дам, мам…  уеду куда-нибудь на Новый год.

— Один?

Михаил поднял взгляд и заметил в руке матери чашечку с напитком: ядовитой смесью ароматизатора, красителя и подсластителя, составляющей вполне правдоподобную иллюзию кофе.

— Вероятно.

— Миша, взгляни на свой круг, неужели там нет…

— Мама! С чего ты взяла, что я собираюсь обсуждать свою личную жизнь?

— Но почему нет? Мне больно узнавать из сети о твоих интрижках, почему ты не…

— Тебе больно? — появившаяся во взгляде Михаила ирония ничуть не обидела Ларису Сергеевну. Она привычно отвела взгляд к окну, а Михаил отглотнул коричневой жижи.

— Тебе неуютно, мама, оттого что не все аспекты моей жизни у тебя под контролем. И ты прекрасно знаешь, сколь мало правды можно почерпнуть из новостей. Если ты хочешь знать что-то конкретное, спроси прямо. Я так устал от этих шарад.

— Но ты ничего не рассказываешь!

— Никогда не рассказывал, — напомнил Михаил и добавил, достав из кармана пачку сигарет и положив рядом с чашкой, — А ты не спрашивала.

— С тобой всегда было трудно.

— Яблоко от яблони не далеко падает, мама.

— Как же ты груб! Неудивительно, что ни одна женщина не может тебя вынести!

Михаил подставил кулак под подбородок, демонстрируя внимание и не скрывая улыбку. Судя по всему, он сделал правильный выбор, навестив мать в это утро. Подавленность и угнетенность таили на глазах.

— Я хотела поговорить с тобой об аукционе, — сменила тему Лариса Сергеевна. — Я до последнего надеялась, что ты разубедишь меня, что-то объяснишь, но…  до аукциона меньше двух недель! Ты действительно выставляешь свой…  дом…  все, что на тебя записано и…  все, что ты приобрел сам?

— Да, весь балласт.

— Но, во-первых, этого мало, а во-вторых, где ты собираешься жить?

— Ты хочешь предложить помощь?

— Я не понимаю, почему ты так спокоен. У тебя припрятан козырь в рукаве? Что это?

— Нет, у меня ничего не припрятано, мам. Я слил акции и на аукционе солью все пассивы. Этого должно хватить.

— А если нет?

— Повторю, ты хочешь предложить помощь?

— Нет.

— Тогда к чему этот разговор?

— Почему ты держишь тот квартал?

— Какой квартал?

— Ты прекрасно знаешь, какой! Олимп этот!

— Олимпийские горки? Ты знаешь, что там нельзя жить.

— Вот и продай его! Это целое состояние! На эти деньги можно…

— Перестань, — оборвал Михаил мать брезгливо и она удивленно обернулась. Лариса Сергеевна никогда не умела смотреть в глаза сыну и в этот раз тут же опустила взгляд.

— И тебе не стыдно?! — воскликнула мать.

— Почему мне должно быть стыдно? — Михаил поднялся.

— Ты ведешь себя как собака на сене: ни себе, ни людям! Ты чуть ли не с детства разбазаривал состояние отца на какие-то совершенно безумные, не то что неприбыльные, а просто безумные прожекты! Ты так мстишь нам? Если да, то я не понимаю за что!

— Мама, ну что ты говоришь?! Причем тут месть?

— Тогда я не понимаю, почему ты готов снять с себя часы, но не готов заселить эти «горки» или хотя бы с выгодой перепродать квартал целиком.

Михаил так и стоял у своего стула, сжимая в руках пачку сигарет и в упор глядя на мать. Казалось, он пытается разгадать некую загадку в ее лице, близок к успеху, но какая-то незначительная деталь неизменно ускользает.

— Я же все объяснил, когда ты собралась распределить инфраструктуру между этими…  государственными гетерами.

— Ты сказал лишь, что это место непригодно для жилья, и ты не собираешься продавать там недвижимость.

— С тех пор ничего не изменилось, — отойдя к окну, Михаил вставил в губы сигарету.

— Но тогда зачем ты его вообще купил? Я думала, ты сделаешь там…  что-нибудь для холдинга, офисы! Ты огородил его, все уверены, что где-то внутри лаборатории «Живого проекта». Я столько баек прочла по этому поводу, но прошло уже два года, а он так и стоит пустой и не приносит ни копейки! Я-то знаю!