Англичане замолчали, оскорбленные моим выступлением.

Я спохватилась, что заговорила против всяких порядков, встряв в беседу короля и иностранных гостей. В ужасе я подняла глаза на короля. Уголки губ Людовика подергивались, словно он старался сдержаться и не расхохотаться, в синих глазах я прочла одобрение и снова смогла дышать.

Из Венсена вместе с королем мы поехали в Сен-Дени, где посетили воскресную службу. Многие рыцари были недовольны растущей набожностью короля и не стеснялись высказывать ему свои упреки. Людовик выслушивал их, не бранил, но свое право молиться отстаивал твердо:

– Некоторые благородные люди стыдятся поступать правильно и ходить в церковь, слушать божественную литургию и творить хорошие поступки, и боятся не из тщеславия, но из стыда и страха, что их назовут лицемерами. Вы недовольны, что я молюсь, но если бы я проводил столько же времени за игрой в кости или же гонялся по лесам за животными и птицами, никто бы об этом и слова не сказал, и уж конечно не нашел бы в этом ничего предосудительного.

Однако король вовсе не забросил государственные дела в молитвах и заботах о душе. Он управлял умело и мудро, в каждом городе, где он останавливался, он отдавал распоряжения по его благоустройству, вкладывал средства в строительство крепостей, монастырей, раздавал милостыню беднякам. Несколько раз мы участвовали в королевской охоте – король вовсе не стремился лишить себя всех мирских удовольствий.

В Сен-Дени донна Анна наконец исполнила обет, данный Богу во время болезни Пакито. Она раздала по толстой восковой свече каждому жителю и всем, кто находился в свите короля, и аббатство на заходе солнца озарилось тысячами дрожащих огоньков, словно сверкали души находившихся там людей. Молебен был так красив, что многие плакали от восторга, а король не раз потом напоминал донне про эту мессу.

Там же к нам присоединился Матье де Марли: он уезжал проведать свою матушку, но вскоре вернулся – его предчувствие сбылось, и он так и не увиделся с ней, его матушка скончалась на втором году похода. Все старались утешить рыцаря, который всегда вспоминал свою мать в походе с большой любовью и не стеснялся рассказывать о ней без страха показаться чересчур сентиментальным.

На следующий день после посещения аббатства Сен-Дени, король торжественно въехал в Париж с женой и детьми. Процессии духовенства из приходов и монастырей, толпы народа и братья короля вышли навстречу Людовику и его воинам.

Мы с любопытством разглядывали средневековый Париж: маленький город с низкими домами, узкими улочками, небольшими площадями для рынков. Улицы были полны помоев, лошадиных экскрементов и другой грязи, которую жители домов щедро выливали на улицы из дверей и окон. Над городом высились соборы и церкви. Особенно хороши были храмы, выполненные в модном для XIII века стиле готики. Строгие соборы в романском стиле не могли уже удовлетворять растущих эстетических требований верующих. Знаменитый Собор Парижской Богоматери в то еще время строился, но уже возвышался над Сеной. Ступеням, ведущим к храму, и мостикам, перекинутым вокруг него, еще только предстояло перенести визиты миллионов туристов. Строили храм епископы де Сюлли – земляки хозяев того замка, где мы так долго гостили в долине Луары. В панораме Парижа не было ни триумфальной арки, ни Эйфелевой башни, кроме соборов и колоколен ничто не устремлялось более к небесам.

Королевский дворец располагался рядом с собором Парижской Богоматери, это было грандиозное строение, захватившее почти весь остров на Сене.

Во дворце устроили праздничный ужин, несмотря на сопротивление короля, который считал, что праздники неуместны.

– Ваше Величество, мы счастливы, что вы вернулись к нам живым и невредимым, разве это не повод для праздника? – уговаривал его Карл Анжуйский.

Король уступил. На праздник были приглашены трубадуры и труверы, певцы из Неаполя и Сицилии, все они встречали музыкой рыцарей и дам и развлекали их весь вечер.

Донна Анна шла со своей свитой сразу после короля. Вильям Уилфрид вел под руку Катрин, Герцог любезно держал на своей руке легкую белую руку Анны, затянутую в узкий рукав из красного бархата, украдкой рассматривая ее тонкие пальцы, которые перевязывали раны рыцарей во время похода.

– Это она! – восклицали вокруг, и восхищенные мужчины провожали ее взглядом.

– Донна! Анна! – словно удары маленьких колокольчиков раздавалось среди трубадуров, и, оперевшись на музыкальные инструменты, они прищелкивали пальцами от удовольствия.

Донна Анна не слышала восхищенных возгласов; не глядя ни на кого, шествовала она со своей свитой через людской коридор. Ей восхищались, но на расстоянии, пересказывая друг другу истории из крестового похода, ее необычные поступки и слова, донна казалась всем не только красивой, знаменитой и богатой женщиной, но и неприступной, отстраненной, живущей в отдельном от всех мире. Ее грусть и задумчивость запоминались больше, чем моменты, когда она веселилась.

Их встречал де ла Марш, одетый в роскошное платье, наслаждающийся новой властью, окруженный своими не менее богатыми помощниками, словно драгоценный камень в золотой оправе. Он был удивлен, увидев донну Анну, он никак не ожидал встретить ее так скоро. Анна объяснила, что в имении дела налаживает ее дядя Август, а она решила вернуться к королю, потому что здесь среди приближенных короля у нее много друзей.

– Вы очень близки к королю, донна, – заметил де ла Марш.

– Вы тоже, – смеясь, заметила донна, – вам удается всегда быть на высоте, граф, где бы вы ни оказались: при дворе короля или султана.

В этот момент взгляд донны упал на архиепископа де Бове, появившегося в зале. Она заметила тень, пробежавшую по его лицу, когда он увидел ее, но он тут же заставил себя улыбнуться и подошел поприветствовать. Донна Анна заметила, как нахмурился де ла Марш при виде де Бове и с какой неприязнью де Бове взглянул на графа. Но это впечатление было мимолетным, через мгновение Анна уже протягивала руку Жоффруа де Сержину, который тепло поприветствовал Анну, выразил радость по случаю ее приезда и увлек в залу, где уже шел пир. Де Сержин не отходил от Анны и ее друзей весь вечер, встретилась донна и с четой де Бомон, познакомилась со старшей дочерью Маргариты, и шумная компания провела весь вечер вместе.

За столом короля сидел крупный монах в плаще и казался немного рассеянным, словно думал не о празднике, а о чем-то серьезном. Донна Анна долго вглядывалась в этого человека, полноватого, с раздвоенным подбородком, подстриженного под горшок, словно он ей был знаком. Она нагнулась к Жану Жуанвиллю и спросила:

– Сир Жуанвилль, кто тот человек, что сидит возле короля с таким задумчивым видом?

– Это мэтр Фома Аквинский, донна. Теолог, который преподает в Латинском Квартале.

Донна с любопытством посмотрела на знаменитого ученого и философа, которого впоследствии церковь причислит к лику святых. Жуанвилль продолжил, с улыбкой наблюдая, как внимательно серо-голубые глаза донны вглядываются в фигуру монаха: