заняла та молодежь, что не привыкла других слушать, а любит мешать чужим речам. В самом переду орут и руками машут те из молодых, у кого горло что ткацкое бердо. А по пословице: «Коли мир орет, так Бог молчит». Вышло на то, что сельский сход стал хуже волостного (на том, по крайней мере, народу собирается не в пример больше, а горланов там, пожалуй, и не сосчитать). Иная такая крикливая сходка кончается тем, что у стариков разбаливаются головы, а сами ораторы совсем теряют голос и надолго остаются потом осиплыми. Противники их из молодежи уходят с помятыми боками, из стариков – оскорбленными и обруганными.

Отовсюду теперь слышатся бесконечные жалобы и на внешнее безобразие сходок, и на неправильность решений, и на полное отсутствие правды ввиду тех причин, что объявились в народных обычаях новые порядки и пущены в ход до сих пор незнакомые приемы, взятые напрокат в самом Питере и немного переиначенные. Таково, например, изгнание со схода нелюбых: позволили им говорить и стали было кое-как слушать, да узнали, что обсказывают не то, чтобы хотелось им, – может быть, и правду (там еще разбирай ее). К тому же слышат, что говорит супротивник складно, того и гляди повернет в другую сторону, а когда доскажет до конца – с ним все согласятся. Нет! – так не рука, эдак допустить не можно. Такому крикнет один: «Долой со схода!» – и ударит этим словом, как обухом стукнет по лбу, на речах, как на ногах, пошатнет: остановил дерзкий и грубый человек и дело, и слово. Надо собираться с новым духом, а там смотришь, стоило хоть одному из толпы повторить такое же требование, и ближний сосед тотчас схватит оратора за руку и насильно потащит вон из круга. Тогда не речь следует оканчивать, а доводится сердиться, предъявлять свои права и, насколько хватит сил, отругиваться и отмахиваться.

Сход теперь решит все дело неправильно, совсем криво; скажет об нем гнилое слово. Крестьянский мир сегодня одурачен и останется в дураках по простому поводу: пущена в него дерзко и ходит нахально волчком злая сила, невидимая, но понятная. Это – сила подкупа мироедами всяких мастей и званий. Являются они сюда в разных видах, всем достаточно приглядевшихся и коротко известных: либо с лоснящимся от жиру лицом кабатчика, либо с чужеядным, отвислым из-под кушака пузом богателя, желающих воспользоваться незаконными правами сверх прошлогодней меры, чтобы поплотнее насесть на весь мир-народ и сосать его кровь и соки. Горланов мироеды уже давно заласкивали, приглашали в гости, потчевали; самых бойких и надежных из них подкупали деньгами. Нанимали и рассылали подручных по разным местам; расставляли их у дверей кабаков. Всякого мимо идущего они зазывали. С поклонами в пояс приглашали выпить за здоровье такого-то. Угощения не жалели: всякий мог требовать что хочет. Кабаки стонут от пенья и плясок. Имеющие право голоса на сходах совершенно согласны теперь идти на помощь тароватого просителя.

Тем временем другой такой же завидует – просит и ему пособить. И он находит помощников, бывалых и умелых, которые просят самых сущих пустяков – денег вперед на расходы. Идут молодцы по кабакам, подговаривают слабеньких и отсталых из согласных; потчуют их и собирают таким образом новую воинственную и враждебную стенку. Была бы дана на первый раз хотя бы только красненькая, да придана записочка к целовальнику: неровно подойдет случай – отпустил бы еще лишних ведерка два. Да не мешало бы написать и трактирщику: иной, может, закуски запросит, заломается чертова голова. По новой пословице теперь ведро вина перед миром правит.

Настоящий правдивый крестьянский мир совсем не таков, как поставленный в заголовке этого объяснения. Несудимый русский мир не просит и не принимает подаяний в доказательство очень давней пословицы, и, несмотря на то что и прежде покушались ее перевернуть на обратную сторону, сказано и запечатано: «Миру в окно не подашь». Прежде и начальство дорожило крестьянским миром и уважало его решение, а потому и говорилось в народе откровенно и с полной верой, что на мир никого не сменяют. Он умел стоять за себя: его не переспоривали и не перетягивали ни с простоты, ни со злого умысла, ни хитростью, он столбом стоял, и не было на нем виноватого; с ним и беда была не в убыток. Бывало, мир заревет, так леса клонятся и стонут, по пословице: «Мир зинет – камень треснет», потому что где у него была рука, там у каждого (входившего в состав члена) была голова. По старому опыту прежние люди твердо веровали, видя перед глазами многочисленные примеры, подведенные под краткий пословичный вывод, сильный внутренним смыслом и подкрепленный бесчисленными внешними доказательствами, что никем не судимый, только одним Богом судимый мир, когда, бывало, вздóхнет – и временщик издóхнет.

Слово и дело

Моя настоящая речь не о делах и поступках коварных и лживых или ленивых и рассеянных людей, у которых слово расходится с делом, и выходит из того или злонамеренный обман, или досадная неудача. Вспомнилось это крылатое слово, некогда грозное в слитной грамматической форме, страшное своими последствиями, а теперь превратившееся в легкую и невинную шутку. В смысле юридического термина оно упразднено почерком августейшего пера. Ненавистное слово перестали говорить, хотя дело еще долгое время оставалось в полной силе. Оно из рук страшного, жестокого и могущественного князя папы Ромадановского (при Петре) тайком передано было в надежные руки ничтожного, низменного человека – мстительного и злого Шешковского. Лишь в самом конце прошлого столетия начали забывать это крылатое слово, и самые документы о нем заброшены на полки и валяются в углах государственного архива. Крылья подрезаны, хвост выщипан, острый и наносивший смертельные удары клюв сгнил и отвалился – но тем не менее оно господствовало в православной Руси около ста лет. Стало быть, о нем можно теперь к слову вспомнить и кое-что спопутно рассказать.

Вылетало грозное крылатое слово как бы и в самом деле мелкая птичка воробей – там, где ему доводилось свободнее или казалось привольнее, но обычно предпочитало оно городские площадки, бойкие торговые места, людные улицы – вообще всякие места народных сходбищ. Это во всяком случае выходило по той причине, что слову необходимо было на полете оглядываться и зорко высматривать: имеются ли налицо неглухие люди, лишние свидетели, и притом в достодолжном количестве.

Упадало крылатое слово на чью-нибудь бедную головушку, вцеплялось крепкими когтями, долбило стальным клювом, распускало из-под крыльев мелких пташек – милых детушек оперенными и навостренными. Знали