Помню, что однажды на мой вопрос «Что нового с “Преступником…”?» Лакшин по телефону меня здорово отчитал. Я страшно обиделась. Со мной так никогда не разговаривали.

Но вот однажды нам позвонили и сказали, что «Преступник…» уже послан в Главлит. Скоро пришла еще более ошеломляющая новость: «Преступник номер 1» прошел цензуру, залитован.

Виза Главлита! Широкий прямоугольник и, кажется, внутри подпись цензора! Предел мечтаний и желаний каждого автора «Нового мира».

Радость наша не была омрачена даже тем, что мужу, видимо, предстояло распроститься с партийным билетом.

По-моему, не только мы, но и Политиздат закусил удила. Они там явно возликовали. Теперь наша задача была торопить издательство, чтобы между выходом в свет журнала и книги был как можно меньший промежуток. И мы торопили… Как вдруг…

Да, чудес не бывает! Не помню, каким образом, но мы узнали, что уже завизированную цензурой (залитованную) книгу запретили. Запретил замзавотделом культуры ЦК Альберт Беляев229.

В старых справочниках Союза писателей за 1970 и 1986 годы нашла этого Альберта. Там написано: «Беляев Альберт Андреевич, прозаик, литературовед». Стало быть, старый член Союза писателей. «Прекрасен наш союз, он как душа неразделим и вечен»…

Помню, у нас в доме, да и повсюду в Москве, какие-то дурацкие разговоры о разных отделах ЦК. Скорее, о разных подъездах… Агитпроп — отдел пропаганды — помещался, очевидно, в первом подъезде гигантского здания ЦК на Старой площади, а международный отдел — в четвертом подъезде. Может, и наоборот. Считалось, что «четвертый» подъезд более прогрессивный, нежели «первый».

Мысль о том, чтобы попытаться апеллировать к международному отделу, бродила и у нас, и у наших друзей. Но, как выяснилось потом, с «Новым миром» Твардовского и с нами лично дружно боролись два цековских отдела: отдел культуры и отдел пропаганды. Отдел культуры представляли и замзав-отдел а Беляев, и сам заведующий отделом Шауро. От агитпропа действовали Кириченко и его начальник Степаков. Над ними был «сам» Демичев, секретарь ЦК, а за спиной Демичева маячила зловещая тень первого идеолога партии (Суслова, пережившего и Сталина и Хрущева. Засуетился и Союз писателей во главе с Марковым и Воронковым. Эти, видимо, боялись, что с них взыщут за непокорного Твардовского…

Но все это я, конечно, узнала много лет спустя из «Новомирского дневника» Алексея Кондратовича… Мы же тогда просто поняли, что книге каюк… Запрещай в журнале, а стало быть, и Политиздат рассыплет набор.

Из дневника Кондратовича видна наша история, так сказать, изнутри, как один из эпизодов изнурительной, мучительной, отчаянной борьбы «Нового мира» Твардовского с гигантским партийным и государственным аппаратом.

Мне кажется, Кондратовича можно пересказывать и цитировать без всяких комментариев.

Вот записи от 14 июня 1968 года. Обратим внимание: речь идет о майском номере, а на дворе уже июнь.

Кондратович рассказывает Александру Трифоновичу, приехавшему из Италии с заседания КОМЕС — международной культурной организации, членом которой был А.Т., о том, что пятый номер журнала застрял в ЦК.

Сперва запретили статью о Лаврове. Якобы противник Маркса Вырубов и к»(»ражен бледнее, нежели сторонник Маркса Лавров. А в статье о Великой французской революции показана эта революция не так, как хочется цековским работникам.

«Дальше — больше. Мельников и Черная. Работа о Гитлере, — пишет Кондратович. — Беляев: “Написано так, что возникает много аналогий с нашей пар-I ней”. Я хотел сказать, но сдержался, и, наверное, зря, надо было сказать: в каком мо ну возникают такие аналогии (хотя, конечно, аналогии есть, и сколько угодно). 11о демагогам полезно высказывать такие прямые и пугающие мысли: так что же, вы видите сравнение и аналогию между фашистской и нашей партией?

Ноя не сказал, а он начал показывать, какие это места. Уйма. Всюду анало-I ни. И он, видимо, сам не понимает, что все это значит».

Дальше запись от того же числа.

«В кабинете А.Т. (Твардовского. — Л.Ч.) собрались все. Зашла речь об аналогиях. “Ах, они аналогий испугались. — Усмехнулся: — Еще бы, эти аналогии, конечно, есть”. После ухода А.Т. мы долго еще размышляли. Момент острейшего кризиса — это ясно всем. Но Володя (Лакшин. — Л.Ч.) точно заметил, что перемену направления они выбрали все же неумно: снимают работу… против Гитлера, антифашистскую по своей сущности. Это плацдарм, на котором можно воевать…»

И далее у Кондратовича уже другим шрифтом позднейшие размышления: «Это начало истории уникального номера журнала, который вышел с гигантским опозданием — в три с лишним месяца и имел вместо 18 печ. листов — 13. На пять листов меньше. Не знаю, был ли второй такой случай в истории советской печати».

17 июня 1968 года. Доведенная до отчаяния, редакция составляет письма Брежневу, в ЦК, в секретариат Союза писателей.

«Где-то между перепечатками (писем. — Л.Ч.), — я в них уже запутался, — было решено позвонить Беляеву и сообщить о нашем решении. Это был любопытный разговор. А.Т. спросил его: “Не переменили ли вы решение относительно снятых материалов?” Тот ответил “нет”. Тогда А.Т. начал ему говорить в соответствии с уже написанным письмом и развивая его, что он не понимает, как может возникнуть сравнение между фашистской историей и нашей действительностью. Он этого просто не понимает, это никак не укладывается в его сознании.

Беляев начал что-то говорить о том, что книга о Гитлере редактируется в Политиздате, а у нас другой вариант, и что Кондратович, видимо, его не понял… “Кондратович сидит здесь, и он может корректировать наш разговор, — сказал А.Т. — Я не могу понять причин снятия материалов и сегодня же вынужден буду обратиться в ЦК”. — “Это ваше право”».

25 июня 1968 года. «Ничего. Молчание. Верстаем шестой номер с работой о Гитлере (продолжением. — Л.Ч.). Кстати, в пятницу в “Книжном обозрении” появилась статья о том, что Госполитиздат выпускает исследование Мельникова и Черной о Гитлере. Исследование называется марксистским. Муж Эмилии (цензора «Нового мира». — Л.Ч.) — зам. главного редактора этого издания — не мог не знать о том, что у нас эта работа идет под нож…»

Если память мне не изменяет, мой муж и соавтор очень старался организовать эту рецензию. Наверное, ее писал «хороший» цековец из «хорошего подъезда».

И вот «красный день календаря…». Брежнев позвонил Твардовскому.

3 июля 1968 года. «…И тотчас же я услышал. А.Т.: “Леонид Ильич? Здравствуйте!” Говорил Брежнев. Вначале ясно было, что он ссылался на занятость… Брежнев говорил, почти жалуясь или кокетничая: “Судьба наградила меня должностью генерального, знаете, сколько забот”. А.Т. на это сказал: “Я понимаю и*к, но, может быть, найдется все-таки щелочка, речь идет и о