тебя связали по рукам и ногам. Ты высвободился, огляделся по сторонам и заметил на траве возле изгороди куртку. После того как ты вошел в гробницу и увидел труп, то не сразу пошел в дом, чтобы сообщить о случившемся Гаю Кэрью, а сперва спрятал куртку. Так? – (Индеец издал гортанный звук.) – Затем, спустя пятнадцать дней, ты достал куртку из тайного места, отнес в комнату Гая Кэрью в его отсутствие и оставил там. Я ничего не путаю? – (И снова гортанный звук.) – Откуда ты можешь точно знать, что прошло ровно пятнадцать дней?

За индейца ответил Байсе:

– Это свидетельствует о вашем невежестве. Индейцы всегда считают дни.

– Хорошо. Что бы я без вас делал, Байсе? Премного благодарен. – Кремер снова повернулся к Вильсону. – Как так получилось, что полиция не знала о куртке?

– Никто не говорит о куртке. Никто не спрашивает.

– Я понимаю. Что свидетельствует об их невежестве. Почему ты сам не рассказал им о куртке?

– Не здесь. – Вильсон постучал средним пальцем по виску, затем помахал пальцем. – Внезапно уходит.

– Зачем ты спрятал куртку?

– Не прячу, чтобы оставлять. Я не вор.

Кремер слегка повысил голос:

– Зачем ты спрятал куртку?

– Привычка индейцев чероки. Все убирать.

– Отлично. Ты говоришь, будто не знал, чья это куртка, а через пятнадцать дней тебя осеняет, словно удар молнии, что куртка принадлежит Гаю Кэрью, и поэтому ты отнес ее…

Джин, не выдержав, перебила инспектора:

– Как глупо! Ведь ясно как день, почему он так сказал и почему он так сделал! Он знал, что куртка принадлежит Гаю, и, решив, что Гай убил своего отца, захотел защитить парня! Вильсон рассказал об этом мне и мистеру Байсе вчера вечером. Именно тогда-то мы все и узнали. Бессмысленно наезжать на старика из-за столь очевидных вещей. – Вскочив с места, Джин подошла к старому индейцу, положила руку ему на плечо и заглянула ему в лицо. – Послушайте, Вильсон, ничего не бойтесь. Не бойтесь сказать правду. Правда рано или поздно выйдет наружу, и мы хотим вам помочь. Не бойтесь правды. По-моему, очень благородно с вашей стороны попытаться защитить сына Цианины. Это было прекрасно. Вам знакомо слово «прекрасно»?

– Конечно. Солнце, ветер, быстрое облако…

– Вот именно. Это было прекрасно. И я обещаю вам, что не будет большого вреда, если вы расскажете всю правду… если, конечно, верите моему обещанию. Я не слишком много знаю, что думают индейцы чероки о женщинах, я только читала об этом в одной книге. Вы можете доверять женщине?

– Доверять когда-нибудь, может быть, узнать, – пожал плечами Вильсон.

– Что ж, давайте попробуем прямо сейчас. Вы можете мне доверять. Я клянусь! Вы понимаете, что значит «я клянусь»?

– Конечно. Проклятый ад и Иисус…

Кремер презрительно фыркнул, перебив индейца:

– Так, мисс Фаррис. Отлично! Вы все заранее отрепетировали?

Джин, выпрямившись, резко повернулась к инспектору:

– Что отрепетировали?

– Сию милую сценку! Сентиментально, но с юмором – прелестно! Боже мой! Вы что, держите меня за идиота? Это ничуть не лучше вашего козодоя, а на самом деле даже хуже. Я, конечно, уловил идею. Если Вильсон обнаружил куртку возле ограждения, значит ее определенно оставил не Гай Кэрью, поскольку он не такой дурак, чтобы забывать свою вещь на месте преступления. Соглашусь, мысль весьма тонкая…

Инспектор удивленно захлопнул рот, так как Байсе внезапно взревел:

– Замолчите! – После чего Байсе повернулся к Джин. – Разве я не говорил, что он типичный коп? Он коп и ведет себя как коп.

Джин, не обращая внимания на Байсе, подскочила к письменному столу, повернулась лицом к Кремеру и обожгла его гневным взглядом.

– Да, – презрительно бросила она, – вы идиот! Вы круглый дурак! И у вас еще хватает наглости утверждать, что я вам нравлюсь. Не завидую людям, которые вам не нравятся! Да поможет им Бог! Вы дважды обвинили меня во лжи или в злонамеренных выдумках. Вы обвинили меня в том, что я состряпала для Вильсона историю с курткой. Господь свидетель, если бы Байсе, Вильсон и я захотели что-нибудь выдумать, то придумали бы что-нибудь похитрее! Если бы захотели оклеветать невиновного человека! Я прямо сейчас могу предложить вам такую историю. Пожалуйста! Когда Кранц покинул гробницу, убив Кэрью, Вильсон уже пришел в себя, он только притворялся, будто лежит без сознания. Он открыл глаза и увидел, как Кранц удирает через проход в изгороди, предусмотрительно положив на траву куртку. А молчал Вильсон исключительно потому, что боялся говорить. Байсе также видел Кранца из окна своей спальни, видел, как Кранц направляется к гробнице и вскоре выходит обратно. Спрашивается, почему Байсе до сих пор молчал? Да потому, что не хотел свидетельствовать против старого друга. Ну и как вам такая версия? – Джин ударила кулаком по столу, ее глаза яростно блеснули. – Будь у меня хотя бы десять минут на размышление, я бы выдала вам куда более затейливую историю! Вы настолько глупы, чтобы обвинять меня, будто я состряпала для Вильсона новую версию! И еще байку с козодоем, чтобы свалить все на Лео Кранца! Нет, вы и впрямь идиот!

В кабинете стало тихо. Слышалось лишь тяжелое дыхание Джин. Индеец едва слышно пробормотал:

– Может, хорошая женщина.

– Сядьте, мисс Фаррис. Присядьте и остыньте, – сказал Байсе.

Кремер заерзал в кресле и наконец произнес:

– Ладно. Как правильно говорит Байсе, я типичный коп. И я согласен с индейцем: может, хорошая женщина.

Джин не сводила горящих глаз с инспектора:

– Вы мне верите? Вы верите тому, что я вам рассказала?

– Не советую на меня давить. Моя способность верить людям и так подвергается проверке на прочность. Скажем так: вам удалось привлечь мое внимание. Присаживайтесь, и мы… Вильсон, что вы хотели?

Индеец подошел к Джин, потянул ее за рукав и, когда она повернулась, сказал:

– Ты говоришь сказать правду. Много правды?

– Да, Вильсон, всю правду. Абсолютно всю.

Он поднял на Джин глаза, она смело встретила его взгляд. Наконец он удовлетворенно кивнул и посмотрел на инспектора:

– Хорошо. Может, проклятый дурак. В гробнице я вижу мужчину Цианины. Мертвый. Я открываю ему один глаз. Мертвый. Я думаю, он забывает Цианину, дочь вождя, он смотрит на другую женщину, и теперь мертвый. Я счастлив так думать, очень счастлив. Потом я думаю, может, младший делает хорошую вещь. Потом я думаю один факт о жизни чероки. Старая далекая жизнь ушла. Я счастлив думать. Я беру нож, настоящий нож чероки, я снимаю скальп с мужчины Цианины, первый раз снимаю скальп, идет тяжело. Я вешаю скальп на пояс старого вождя чероки на стене. Выхожу наружу, мою руки росой,