Глаша поджала губы да отвела взор. Деваться было некуда – крестьянка вновь кивнула. Бездушный взгляд, пустой, тупо смотрел пред собою.

– То-то и впрямь славная, – усмехнулся Малюта, утирая лицо своё. – От Алёшка, старый чёрт!

Малюта оглядел женщину с ног до головы. Как Алексей отбыл из Кремля, так Глаша не находила себе места. Ранее, как вызвал Скуратов, именно таких толков и страшилась бы крестьянка, но нынче пусто всё было. Опричник верно внял настрою её и прекратил всякое притворство. Радушие на лице его испарилось вмиг. Малюта в два шага оказался прямо пред крестьянкой да лютым взором глядел ей точно в глаза. Не находил там ни страху, ни жизни какой, ни просвета. Всё перестало.

– Не горюй, – молвил Малюта. – Пущай нынче Федька гуляет на пирах как ни в чём не бывало, пляшет и пьёт, покуда государь покровительствует страшному греху. От право, жуть меня берёт, как подумаю об том… Много ль крови пролил я? Многих ли истерзаю и мучу? Премного, и крест тот на мне. А всяко то по службе. И ежели нету никакой нужды али приказу – так не трону. Не то что пёс тот вероломный… Какая была нужда в мальчишке твоём? Кому он жить мешал? Тьфу ты. От даже мне горестно об том думать, не то что тебе. Сыщешь ли в том утешения – клянусь, сыщет братоубиец проклятый и суд справедливый, и расправу.

– Что мне с того? – вопрошала Глаша, и уста её искривились жуткой улыбкой. – На кой мне отмщение?

– Неужто не ищешь ты суда честного? – подивился Малюта.

– Ничего я не ищу. И ничего не нужно мне, – ответила она.

* * *

Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить гостя. Дело не в том, что хозяин противился бы пришлому, – на улице мело люто да неистово. Волчьи завывания ветров стихли, едва дверь затворилась. Афанасий Вяземский снял шапку, отряхивая её от снега. Только и зайдя с морозу, опричник сразу же скинул тяжёлую шубу – уже в сенях стояло тепло.

– Ох и лютая же погода застала тебя, Иваныч, – усмехнулся мужчина, принимавший Вяземского.

На вид они с Афанасием были ровесники. Хозяин дома был закутан в тёплый шарф до самого горлу, и светло-русые волосы чуть касались завитыми кончиками тёплой материи. Светлые брови едва виднелись на бледном лице. Бледно-зелёные глаза оглядывали гостя с головы до ног. Хозяин проводил Вяземского в палату, откуда большая печь дышала жаром.

– Рука не ноет? – спросил он опричника.

Афанасий поглядел на ладонь, на грубый шрам, оставленный разгневанным царём. Порой рана давала о себе знать, да мужик был Афоня крепкий и свыкся с сим недугом.

– Нет, – ответил Вяземский, оглядевши руку, покрасневшую с холода.

– На сей раз с каким недугом? – спросил хозяин дома, указывая на устланное шкурой глубокое кресло.

Опричник опустился, обрушив руки на подлокотники. Утомила дорога супротив ледяного студёного ветра да снегу. Афанасий воротился взором к собеседнику.

– Да всё ноют старые раны, – произнёс Вяземский, передёрнув плечами.

– Ну что ж, – всплеснул руками его собеседник, жестом подзывая крестьянку в простеньком лубочном сарафанчике.

Девица принесла поднос с водкой, миской квашеной капусты и солёной селёдкой. Отдавши низкий поклон, она оставила хозяина с гостем.

– Показывай, – молвил хозяин.

Взор его отчего-то принялся дрожать, точно он не мог глядеть ровно. Сам мужчина не замечал, когда этот недуг случался с ним. Князь уже привык к этой придури и даже бровью не повёл. Афанасий отвёл ворот кафтана своего да достал письма. Грамоты были вручены лично владыкою. Вяземский не первый год ходатайствовал в переговорах с чужеземцами, с заморским лондонским двором.

По сему поручению в эту ненастную вьюгу и прибыл он в дом к Альберту Шлихтингу. Немец попал пленником на Святую Русь. Сам Вяземский прикладывал усилия к тому, чтобы сделать из него не раба, но слугу. С тех пор как Альберт получил русское имя Александр да какое-никакое доверие, служил при дворе. Нёс службу он лекарем и переводчиком, и, пущай и сыскал царскую милость, всяко царь велел приглядывать за ним.

– Челядин заходил, – молвил Александр, обходя палату.

Его несколько потерянный взгляд обошёл помещение, выискивая маленький кусочек стекла. С его помощью слабый взор Александра мог читать. Вяземский молча наблюдал за этими поисками. Наконец Александр нашёл и стекло, и тугой кошель, оставленный тем самым Челядиным. Воротившись к Вяземскому, немец протянул кошель. Князь убрал откуп за пояс и кивнул. Во взоре опричника оставался холод, он слушал через слово. Мысли его полнились многим другим, более занятным, что нынче творилось при дворе.

– О чём-то потолковать с тобою хотел, с глазу на глаз, – молвил Александр, садясь в кресло подле Афанасия.

Опричник отмахнулся, потянувшись к водке. Они выпили, и Вяземский даже не закусил.

– К чёрту этого Челядина, – с резким выдохом бросил Афанасий. – Не до него нынче. От правда – не ведаешь ты просто, Саш, что творится при дворе!

– Как ни придёшь – так всё дряно-погано! – усмехнулся немец.

Вяземский широко улыбнулся да замотал головой, наливая себе водки.

– Эх, Саша, Саша… – вздохнул Афанасий. – На сей раз и впрямь всё…

Не договорив, Вяземский выдохнул и залпом опрокинул чарку, наполненную до краёв. До позднего вечера Афанасий складывал ответы вельможам и самой королеве, и Альберт переводил речь опричника. Вяземский постукивал пальцами по столу, думая, как облечь наказы царские лучше всего. Ум дурманился водкой, но благодаря обжигающему питью Афанасий выискивал в памяти своей такие мудрёные обращения, что речь его и впрямь стелилась нежным шёлком. Альберт записывал всё со слов опричника, стараясь поспеть за мыслью.

Уж ночь стояла на дворе, и мело, что ни зги не видно. Пришлось заночевать прям там.

* * *

Тёплое дыхание Данки коснулось белоснежной ладони.

– Тебе не холодно нынче? – тихо спросил Фёдор, выводя роскошную свою вороную любимицу из конюшен.

Прямо над ухом Фёдора раздалось резкое буйное фырчание Грома – конь так и норовил боднуть али ещё какую пакость удумал. Данка тихо проржала, ускоряя шаг – не терпелось ей покинуть уж конюшню. Фёдор малость подался в сторону, сторонясь Грома, и скоро вышли они во двор. Данка тряхнула головою. Её грива была заплетена в косы. Несколько металлических бусин с маленькими колокольчиками стукнулись друг о друга, подымая лёгкий переливистый звон.

Белый снег скрипел под ногами. Кругом белым-бело, и всякую дорогу ещё только предстояло протоптать. Небо заволокли белые облака – нет-нет да вновь снег пойдёт. Фёдор сел верхом да погнал прочь, в поля за границею славной столицы. Укутанная снежным покрывалом, Москва сделалась прекрасна, точно кроткая невеста, сокрытая фатой.

Выйдя в поля, Фёдор