дефолта они оказались коммерчески несостоятельны.

Если в экономике ревизия итогов предыдущих десяти лет происходила сама собой за счет восстановления главенствующей роли государства, то во внешней политике откат к советскому изоляционизму стал личным «достижением» Примакова. Страна перестала зависеть от поддержки международных финансовых институтов (Международного валютного фонда и Всемирного банка), и из этого был сделан совершенно неправильный вывод…

24 марта 1999 года случился знаменитый «разворот над Атлантикой». Летевший на переговоры в США Примаков отменил визит, протестуя против начала военной операции НАТО в Югославии, бомбардировок Белграда и других городов страны. Новость пришла во время очередного штабного совещания «Отечества». Взрыв восторга — при том, что Примаков на тот момент был еще от движения далек — показал, насколько противоестественно мое пребывание в этой среде. С моей точки зрения, решение Примакова стало прямым предательством интересов России, которые были принесены в жертву — и кому?! Президенту Югославии Милошевичу, преступнику и кровопийце, не раз обманывавшему российских руководителей. Дискуссии с новыми коллегами бывали очень острыми, и у многих я видел искреннюю радость, что Россия выбрала не партнерство с Западом, а демонстративное противостояние ему, причем в таком вопросе, где ее собственные интересы вовсе не затрагивались.

Так что дата начала новой «холодной войны» известна точно.

Ельцин не нашел, что возразить Примакову, не наказал его немедленно с подробным объяснением ущерба, нанесенного России. Демонстративное втыкание палок в колеса Западу стало модным, хотя и бессмысленным трендом российской внешней политики. Вскоре случился еще более нелепый «бросок на Приштину», когда по инициативе начальника Генштаба Квашнина (министра обороны Сергеева в известность не поставили) назло Западу батальон российских десантников захватил единственный в Косово крупный аэропорт, не помешав операции НАТО, но осложнив ее. Никакой пользы России это не принесло, а вот в отношениях с западными партнерами (им же еще и пришлось охранять батальон от косоваров) появилась третья большая трещина (первой стал дефолт, когда в российской экономике сгорели миллиарды долларов западных инвесторов).

Тогда у российского руководства было две возможности:

1. Не придавать этому вопросу чрезмерного значения ради развития стратегического сотрудничества с Западом. Не позволять создаваться в стране антизападному тренду, который в любом случае вреден России. Такая политика была в интересах нашего народа.

2. Восстать против действий НАТО в интересах Милошевича (и вообще против любых действий НАТО) и ложно понимаемой репутации великой державы. Создать атмосферу враждебности к западным соседям, которая породит ответную подозрительность и враждебность, особенно в странах, только что избавившихся от гнета СССР. В чьих интересах была такая политика? В интересах части правящего класса, во враждебности и мифе о «кольце врагов», искавшего основания своей незаменимости. Или провоцировавшего образование этого «кольца» с той же целью.

Мне по работе в АП приходилось много встречаться с представителями наших высших воинских кругов. Часто задавал один и тот же вопрос: опишите вменяемый и реалистичный сценарий нападения стран НАТО (в любой возможной конфигурации) на Россию. И всегда получал ответ: нет такого сценария — они не самоубийцы, им хорошо живется и есть что терять. Одни признавали это с видимым неудовольствием, другие как самоочевидный факт. Такое единодушие профессиональных военных укрепило меня в мысли, что важнейшая реальная задача (органичное сближение России со странами Запада ради ее процветания) приносится в жертву злонамеренным фантазиям.

«Ранний» Ельцин выбрал бы первый вариант. А теперь он явно был обижен, что его мнение не учитывают при принятии броских, но не угрожающих России решений. Примаков же был плоть от плоти старой советской внешнеполитической школы, в которой подозрительное и затаенно враждебное отношение к Западу считалось за доблесть. Так что Россия пошла вторым путем.

Между «разворотом» и Приштиной случилась отставка Примакова.

«Семья» связывала свое будущее с Черномырдиным, и когда базовый план провалился, стала лихорадочно готовить «план Б». Примакову в нем места не было.

Как всегда в кризисных ситуациях, наиболее активным и изобретательным стал Березовский. У него были и свои резоны: к концу 1998 года в Генеральной прокуратуре уже имелись материалы, достаточные, чтобы засадить его вместе с помощниками в тюрьму за махинации с финансовыми потоками «Аэрофлота». Он с помощью внедренных в компанию менеджеров (Николай Глушков и другие) выводил деньги госкомпании в Швейцарию на счета своей фирмы «Андава». Посаженный в кресло главы «Аэрофлота» зять президента Валерий Окулов пытался ему противостоять. Я тогда прокомментировал: «Перед нами разворачивается драма посильнее, чем у Шекспира. Монтекки и Капулетти — все же два разных рода. А тут трещина прошла непосредственно через президентскую семью. Муж старшей дочери президента Валерий Окулов, глава “Аэрофлота”, объявил войну людям Березовского. Те объявили войну людям Окулова. Одни говорят: «Грузи деньги в “Андаву”». Другие: “Держи деньги в России”. Все на виду»[360].

Параллельно Генпрокуратура раскручивала дело о многомиллионных хищениях («откатах») при реконструкции помещений Кремля и подготовке нового президентского самолета — «борта № 1» на базе Ил-96-300. История стала известна под названием «Дело “Мабетэкс”» — швейцарской компании албанского предпринимателя Беджета Пакколи, привлеченной Управлением делами президента для выполнения этих работ «под ключ». Значительную роль и в работах, и в уголовном деле играли также компании «Мерката Трейдинг» и «Международное экономическое сотрудничество». В списке подозреваемых оказались управляющий делами президента Бородин и его зять Силецкий, предприниматель Столповских и «православный банкир» и жулик Пугачев.

Оба дела были мне известны еще в пору работы в АП. С «Андавой» все очевидно — сущее безобразие при полном попустительстве чиновного аппарата. И связь эту уже в 1998 году решили оборвать. То, что прокуратура готовилась прижать Березовского, вызывало у большинства моих коллег, в том числе у Чубайса и Немцова, полное одобрение.

Гораздо большие проблемы сулило власти дело «Мабетэкс». Павел Бородин — один из ближайших к Ельцину людей, и в общественном мнении любой проступок, любое преступление Бородина бросало тень на Ельцина. К тому же прокуратура по ошибке заподозрила обеих дочерей президента в использовании средств «Мабетэкс» для личных покупок. На самом деле деньги, которые они тратили (в сумме около 30 тысяч долларов — по нынешним меркам микроскопическая величина), были с их российских счетов в «Межпромбанке» Пугачева. «Мабетэкс» в этих транзакциях играл сугубо техническую роль, о чем я и говорил Скуратову. Он, в свою очередь, обещал разобраться без излишней шумихи.

Однако было понятно, что в начавшейся войне кланов за власть семья и ближний круг Ельцина не могут рассчитывать на лояльность генерального прокурора. Березовский воспользовался этим, чтобы декларировать: «Скуратов — враг, его надо убирать».

7 декабря 1998 года, когда случилась наша с Михаилом Комиссаром отставка, стало переломным моментом: с него началась консолидация вокруг АП сил по принципу личной преданности правящему клану. Именно об этом говорит назначение Волошина главой Администрации президента и назначение директора ФСБ Путина еще и секретарем Совета безопасности, состоявшиеся 19 марта 1999 года.

Кажется, в феврале, встречаясь